— Начнем, — скомандовал Альфонсо. — Ложись лицом вниз, голову на руки, как на подушку. Я прижимаюсь к тебе справа. Коленями к ноге, головой к боку. Правда, я больше ребенка на картине и достаю тебе до плеча. Ну как, похоже вышло?
Донья Лукреция, охваченная перфек-ционистской лихорадкой, склонилась над ними с книгой в руках. Левая рука мальчика должна была выглядывать из-за правого плеча Хустинианы, голову следовало опустить пониже.
— Положи левую руку ей на спину, Фончо, расслабься. Вот, теперь действительно похоже.
Донья Лукреция уселась на диван и вернулась к прерванным размышлениям. Второй Ригоберто. Исправленный и дополненный. Донье Лукреции стало не по себе. Эти двое предавались своей странной игре с пугающей серьезностью. Никто из них ни разу не улыбнулся. В том глазу Хустинианы, который она могла видеть, не было всегдашнего лукавства, только отрешенность. Неужели девушку охватило возбуждение? Да, совсем как ее саму, даже сильнее. Только Фончито — он закрыл глаза, как ребенок на полотне Эгона Шиле, — играл ради самой игры. Воздух в комнате сгустился, шум в оливковой роще стих, время замедлило бег, дом, Сан-Исидро, весь мир перестали существовать.
— Мы успеем сделать еще одну картину, — нарушил молчание Фончито, вскочив на ноги. — Теперь вы вдвоем. Что у нас есть? Переверни-ка страницу. Вот эта. «Две переплетенные девушки на полу». Не вставай, Хустита. Перевернись набок. Ты, Лукреция, ложись рядом, спиной к ней. Руку сюда, под бедро. Ты — та, что в желтом, Хустита. Изобрази ее. Эту руку сюда, а правую просунь мачехе под ноги. А ты согнись немного, чтобы коленкой касаться плеча Хуститы. Подними руку, Хустита, положи ее на ногу Лукреции, растопырь пальцы. Так, так. Превосходно!
Женщины молча повиновались, сгибались, распрямлялись, вытягивали ноги, руки, шеи. Покорные? Зачарованные? Околдованные? «Сломленные», — решила донья Лукреция. Ее голова покоилась на бедре Хустинианы, а левая рука обнимала девушку за талию. Время от времени донья Лукреция слегка надавливала пальцами на бок квартеронки, чтобы ощутить тепло и мягкость человеческого тела; в ответ Хустиниана пощипывала ее бедро. Живая. Разумеется, живая; иначе разве шел бы от нее такой сильный, густой, волнующий запах? Или это пахнет от нее самой? Что же с ними произошло? Как могли они, сами того не желая, — или желая? — позволить мальчишке втянуть их в эту игру? Теперь это уже не имело значения. Внутри картины было хорошо, спокойно. Оставаться внутри, ощущать свое тело, тело Хустинианы, знать, что живешь. Издалека послышался голос Фончито:
— Мне пора, очень жалко. Здесь так здорово. Но вы продолжайте играть. Спасибо за подарок, мамочка.
Дверь открылась, потом закрылась. Мальчик ушел. Женщины остались вдвоем, слившиеся в объятиях, переплетенные, покинутые, затерянные посреди фантазии его любимого художника.
Восстание клиторов
Если я правильно понимаю, сеньора, Вы причисляете себя к движению феминисток, объявивших войну противоположному полу и провозгласивших моральное, физическое, культурное и эротическое превосходство яичников и клитора над пенисом и тестикулами.
Сразу оговорюсь: я готов признать состоятельность всех Ваших тезисов. У меня и в мыслях не было спорить. Однако, несмотря на глубочайшее почтение, которое я питаю к феминизму, вера в свободу человеческой личности заставляет меня взяться за перо. Разумеется, я выступаю против дискриминации в отношении женщин, мечтаю о полном искоренении предрассудков и установлении безоговорочного равенства полов не только в вопросах труда, образования и гражданских прав, но и в сфере чувственных наслаждений, в которой представительницы прекрасного пола до сих пор чудовищно уязвимы.
Однако главное и, боюсь, непреодолимое расхождение наших позиций — не позволяющее моему фаллосу и Вашей вагине достичь полного нейтралитета — заключается в том, что феминизм, на мой взгляд, являет собой коллективистскую концепцию, настаивающую на гомогенности изначально гетерогенного человечества, любой представитель которого обладает совершенно уникальными чертами, куда более важными (и ценными), чем наличие яичек или клитора. Не сочтите меня циником, однако само по себе наличие фаллоса или клитора (разница между которыми, по сути, невелика, что я и собираюсь доказать) кажется мне куда менее значимым, чем прочие качества (достоинства, недостатки и пороки) отдельной личности. Забвение этого факта неизбежно повлечет насильственное уравнивание всех и вся, куда более опасное, чем мужское иго, против которого Вы боретесь. Я опасаюсь, что феминизм, по крайней мере в том виде, в каком Вы его понимаете, буде он получит развитие в намеченном Вами направлении, не только не обеспечит женщине права на ее женскую сущность, но в конце концов приведет к тому — и я прошу прощения за грубость, — что мы заменим вопли на сопли. Поверьте, я не собираюсь навязывать вам свои моральные и эстетические воззрения. Тем не менее наука в данном случае выступает на моей стороне. Вы сможете в этом убедиться, если обратитесь, например, к работам профессора генетики и медицины Брауновского университета Энн Фаусто-Стерлинг, которая вот уже много лет активно борется против укоренившихся мифов и стремится доказать, что в действительности существуют не два пола, — мужской и женский, — а по меньшей мере пять. Хотя выбранные ею названия для трех промежуточных полов (herms, merms, ferms) кажутся мне не слишком удачными с точки зрения фонетики, я преклоняюсь перед мужеством профессора и других отважных ученых, биологов, генетиков и сексологов, готовых противостоять сильным мира сего в их маниакальном стремлении поделить все человечество на мужчин и женщин, лишив человека индивидуальности — и в конечном счете свободы, стремящихся разрушить выгодную государству и Церкви псевдонаучную традицию, ежедневно опровергаемую самой природой.
Свободолюбивые эллины отлично это знали: не случайно именно они придумали плод любви Гермеса и Афродиты, юного Гермафродита, который столь сильно любил прекрасную нимфу, что слился с ней, создав удивительное существо — мужчину-женщину или женщину-мужчину (любая из предложенных формул, доктор Фаусто-Стерлинг dixit, отражает причудливое сочетание генов, гормонов и хромосом, что присутствует в каждом из нас, и в то же время свидетельствует о существовании разных полов, среди которых есть и мужской, и женский, и отдающие ботаникой herms, merms и ferms). Истина состоит в том, что и после древнего Гермафродита на свет нередко появлялись отнюдь не мифологические, а вполне реальные человеческие существа с неясной половой принадлежностью (не мужчины и не женщины в привычном понимании), жертвы нашей глупости, злобы и предрассудков, вынужденные скрывать свою сущность, в прошлом обреченные на костер, петлю и изуверские сеансы экзорцизма, а ныне на одиночество с колыбели до гробовой доски, принудительное «исправление» под ножами хирургов, генетическую терапию и прочие варварские изобретения современной науки, верной служанки косного общества, готового превратить в ад жизнь любого, кто хоть немного отклоняется от нормы, не подпадая под традиционное деление на два пола. Они подлинные герои, эти интерсексуалы, которых природа наградила яичками и маткой, пенисами, напоминающими клитор, и клиторами, похожими на пенис, способностью выделять сперматозоиды и ежемесячными кровотечениями. Между прочим, они встречаются не так уж редко; по оценке Джона Манея [37] из Университета Джона Хопкинса, интерсексуалы составляют четыре процента населения Земли (то есть могут заселить целый континент).