– Давно пришла? – сонно спросил Алексей.
– Только что, – быстро соврала она.
– Не ври, я же чувствую, как твой «Колумб» пахнет. Ты уже и кофе выпить успела. Почему не разбудила?
– Жалко было, ты так сладко спал.
– Я, между прочим, не ужинал, тебя ждал, специально лег спать, чтобы спастись от голода. А ты и рада мужа уморить.
Насте стало стыдно. Все-таки она неисправимая эгоистка! Думает только о том, как бы избежать разговоров и побыть в тишине и одиночестве, а Лешка ждет ее голодный.
Но чувство стыда быстро заглохло под натиском любопытства. Кто такой этот Дмитрий с таким знакомым номером телефона? Она должна вспомнить, должна. Конечно, завтра утром она придет на работу и в течение десяти минут выяснит, чей это телефон, но до утра еще так долго, а узнать поскорее так хочется… Можно, правда, набрать номер и поговорить с абонентом, но есть опасность все испортить.
Она поплелась следом за мужем на кухню, повторяя мысленно семь цифр и имя: Дмитрий. Нет, определенно, она звонила по этому номеру. Несколько лет назад. Вспомнить бы, при каких обстоятельствах…
– Что ты делаешь? – вывел ее из задумчивости испуганный окрик Алексея.
– А что?
Она недоуменно посмотрела на свои руки и обнаружила, что пытается очистить огурец для салата при помощи черенка столовой ложки.
– Извини, – пробормотала она виновато, – задумалась.
– Сядь на место, пожалуйста, – сердито сказал муж, – и не наноси урон хозяйству. Толку-то от тебя…
В течение нескольких минут тишину в кухне нарушал только стук ножа: Алексей быстро резал огурцы и зелень. Настя попыталась было снова сосредоточиться на знакомом номере телефона, но муж опять прервал этот сладостный процесс самопогружения.
– Ася, что с тобой происходит? – спросил он, не оборачиваясь.
– Ничего, солнышко, я же сказала: просто задумалась.
– Может быть, ты наконец перестанешь делать из меня идиота?
В его голосе так явственно зазвучал холод, что Настя невольно поежилась. Господи, ну что еще? Чем она на этот раз провинилась?
«Мне не нужно было выходить замуж, – обреченно подумала она в очередной раз. – Ни за Лешку, ни за кого бы то ни было вообще. Я не создана для совместного проживания с другим человеком».
– Я уезжал всего на каких-то неполных три месяца, – продолжал Алексей, – а когда вернулся, застал вместо тебя совершенно другого человека. Прошло три недели с момента моего возвращения, и за все эти три недели я ни разу не увидел рядом с собой женщину, которую двадцать лет любил и знал как самого себя. Ты стала другой и не соизволила удостоить меня никакими объяснениями. Сейчас я хочу услышать от тебя вразумительный ответ: что происходит?
– Ничего, – она пожала плечами и потянулась за сигаретой.
– Ты встретила другого мужчину, которого смогла полюбить сама?
– Что значит сама? – попыталась отшутиться Настя. – Разве любить тебя мне кто-то помогает?
– Не нужно так, Ася.
Он помолчал, сосредоточенно очищая дольки чеснока и разрезая их пополам перед тем, как засунуть в «давилку».
– Я прекрасно понимаю, что из нас двоих целую я, а ты лишь подставляешь щеку. Много лет я с этим мирился, но каждый день ждал, что найдется человек, которого ты будешь целовать сама. Так что, дорогая моя, это случилось?
– Ты с ума сошел!
Она расхохоталась, несмотря на то, что поводов смеяться вообще-то не было, да и настроения, надо признаться, тоже.
– Лешка, это тебя в твоей Америке так испортили? Что за бредовые мысли в твоей голове? Ты всегда будешь для меня лучше всех на свете, и не делай, пожалуйста, вид, будто ты этого не знаешь.
– Ну, вероятно, чем-то я все-таки нехорош, коль ты не считаешь нужным делиться со мной своими проблемами.
– Леша, но мы сотни раз это обсуждали, – в отчаянии сказала Настя. – Незачем тебе вникать в мои проблемы, они носят сугубо служебный характер, и помочь в их разрешении ты все равно не можешь, как бы ни старался.
– Ты врешь.
Он произнес это абсолютно спокойно, по-прежнему стоя к ней спиной и занимаясь салатом, одновременно следя, чтобы мясо на сковороде не пригорело. Настя замерла, как кролик перед удавом, с ужасом ожидая продолжения. Но его не последовало. Алексей высказал свою точку зрения и замолк, по-видимому, не желая ничего из нее вытягивать, ловить на слове и доказывать, почему она врет. Пауза затягивалась, и с каждой секундой Настя все острее ощущала необратимость происходящего. Надо было отвечать сразу, и каждое мгновение, проведенное в молчании, делало все дальнейшие слова все более и более бессмысленными. Нужно что-то сказать, но слов не было, и желания говорить не было. Была только огромная усталость и стремление побыть в одиночестве, чтобы не нужно было ни с кем разговаривать. Никому ничего не объяснять. Не отвечать ни на какие вопросы. Никого не видеть. Просто закрыть глаза, посмотреть внутрь себя и подумать. Наверное, так устроены далеко не все, чаще всего люди любят общаться и обсуждать с близкими, а то и с не очень близкими, свои проблемы, делиться тревогами и надеждами, спрашивать совета. Но она, Настя Каменская, устроена по-другому. В последнее время она все чаще ловит себя на мысли, что ей вообще никто не нужен. Ни мама, ни отчим, ни муж, ни коллеги по работе. То есть коллеги, конечно, нужны, но именно для того, чтобы вместе делать дело, а больше ни для чего. Ни для душеспасительных бесед, ни для сплетен, ни для хныканья в жилетку.
Господи, как долго она молчит! Лешка, наверное, думает, что она испугалась его обвинений во лжи и судорожно сочиняет какие-то оправдания. Слишком много времени прошло после его последней фразы, теперь что бы она ни сказала – все покажется ему надуманным, фальшивым. Враньем, одним словом. К тому же наспех состряпанным. «А может, не нужно прерывать паузу? – подумала Настя трусливо. – Леша обиделся, теперь будет молчать по крайней мере до утра. Что, собственно говоря, и требовалось. И пусть думает, что хочет. Я-то точно знаю, что ни в чем перед ним не провинилась и никакого нового мужика не завела, так что оправдываться мне не в чем. Разве я смогу объяснить ему, что со мной происходит? Разве смогу рассказать, на сколько десятков лет постарела, пока жила с мыслью, что мой отчим – преступник? Но, если не рассказать ему обо всем, что произошло, пока он был в Штатах, он никогда не сможет понять, почему мне так хочется тишины и одиночества. Кто это написал: „Тишины хочу, тишины… Нервы, что ли, обожжены?“ Кажется, Евтушенко. У меня внутри все сгорело. Все силы ушли на то, чтобы смириться с предательством отчима и не умереть от ужаса, боли и горя. А унижение, которое я перенесла, умоляя Заточного взять меня к себе на работу? Больше меня уже ни на что не хватает. А Лешка, глупый, думает про каких-то чужих мужиков…»