– Я вынужден. Поверьте мне, я по натуре человек мягкий и незлобивый. Но я не имею права позволять себя шантажировать.
– Кто же вас шантажирует? Эта дама?
– Все!
Он вскочил с кресла и принялся расхаживать из угла в угол, оживленно жестикулируя.
– Эта девочка считает, что если три года назад я по пьянке с ней переспал, то теперь она имеет право врываться ко мне в квартиру и требовать отчета. Заметьте себе, речь не идет о каких бы то ни было отношениях между нами, тот эпизод был случайным и для меня, и для нее и больше не повторялся. У нее за три года в постели перебывала чертова уйма мужиков, но она тем не менее полагает, что может рассчитывать на мою благосклонность при подборе актеров для нового фильма. Вы думаете, она одна такая? Я не хочу сказать, что злоупотребляю случайными связями, но ведь и мужики начинают чувствовать себя вправе претендовать на что-то после совместно выпитой рюмки или после парной.
– Все равно это жестоко, – сказала Настя. – Почему вы не объяснили ей, что у вас в гостях не конкурентка Целяева, а сотрудник милиции? Она бы сразу успокоилась. А теперь переживать будет.
– Вот!
Дорогань на секунду остановился и вперил в нее вытянутый указательный палец.
– Вот это я и называю шантажом. Актрисуля позволяет себе врываться в мой дом без приглашения и требовать от меня отчета, а я в ответ вынужден оправдываться. Нет, нет и нет! Если она что-то там в своей глупой голове придумала, то это ее проблемы, исключительно ее, и я никогда не позволю сделать эти проблемы моими. Я принимаю в своем доме кого считаю нужным, и никто не вправе мне указывать. Позволить им хотя бы один раз – и конец! Я уже никогда не отобьюсь, я буду вынужден всю оставшуюся жизнь объясняться с друзьями и приятелями, почему я взял этого режиссера, а не другого, этого сценариста, этого актера. А я не могу и не хочу ничего объяснять и ни перед кем оправдываться. Я – производитель, вы понимаете? Мое дело – сделать кино, прокат которого позволит вернуть вложенные деньги и получить хоть какую-то прибыль. И только я знаю, кого на эту работу приглашать, чтобы вернуть затраты. Только я, а вовсе не те актеры, которые хотят сниматься. Представьте себе директора металлургического комбината, к которому приходит приятель и говорит: давай будем лить металл из моей руды, ну и что, что она некачественная и не соответствует стандартам, ну и что, что этот металл у тебя потом никто не купит, ну и что, что станки, сделанные из этого металла, через неделю развалятся, да наплевать на все это, мы же с тобой столько водки выпили вместе, столько девок перетрахали, так купи у меня руду, а то мне рабочим зарплату платить нечем. И я точно в таком же положении. Никто и никогда не будет мне указывать, как и с кем делать кино.
Он замолчал, выдержал паузу и расхохотался. Лицо его снова стало мягким и веселым.
– Каков я, а? Фантомас разбушевался.
– Ну, в данном случае правильнее было бы сказать: Фантомас против Скотленд-Ярда, поскольку я все-таки из милиции.
– О! Умница! Я сразу почувствовал в вас киношную душу. Ну все, я выпустил пар, можно заняться делом. На чем мы остановились?
– На том, что передача вам не понравилась и вы не поняли, зачем нужна была работа корреспондента.
– Да-да, именно так. Собственно говоря, больше мне и рассказать-то нечего. На этой пронзительной ноте мое общение с «Лицом без грима» закончилось.
– А Уланов? Я хотела бы услышать о нем подробнее.
– Уланов…
Дорогань перестал бегать и снова плюхнулся в кресло напротив Насти.
– Он мне показался чужим, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Не понимаю, – честно призналась Настя.
– Бондаренко мне сто раз повторяла во время наших двух встреч, чтобы я не волновался, у них в программе ведущий очень доброжелательный и приятный во всех отношениях человек, он никогда не поставит гостя в неловкое положение, он, дескать, любит своих гостей, и причин для беспокойства у меня никаких нет. А что я увидел?
Он взял драматическую паузу и выжидательно взглянул на Настю.
– И что же?
– Я увидел человека, который не только не любит своих гостей, он не любит вообще никого и ничего. Ему все, извините, до одного места. Я хочу сказать: до лампочки. И передача, которую он ведет, и гость, которого они пригласили. Ему смертельно скучно и уже ничего не нужно. Более того, он оказался еще и плохо воспитан. Сразу после эфира он встал и вышел из студии, даже не попрощался. Такое впечатление, что это я напросился к нему в программу, и он мне сделал большое одолжение, дав возможность вякнуть пару слов в прямом эфире. Оно мне надо? У меня мало другой головной боли?
– Вы были сильно расстроены?
– Да как вам сказать? И да, и нет. Я уже сказал, что главная моя цель была достигнута, информация о новой картине прозвучала, и прозвучала неоднократно. А то, что меня публично унизили и растерли, как плевок по асфальту, так уверяю вас, мне к этому не привыкать. Я на это дело жутко тренированный. Всю жизнь только и делаю, что унижаюсь. При советской власти унижался перед Госкино и руководством «Мосфильма», чтобы взяли в работу мой сценарий. Теперь, при недоразвитом капитализме, унижаюсь перед спонсорами, прогибаюсь, заискиваю, убеждая их, что фильм, который я хочу сделать, получится очень хорошим и они смогут вернуть свои деньги. Мне, Анастасия Павловна, унизиться не жалко и не стыдно, если я знаю, что от этого будет польза. Так что в этом смысле у меня претензий к программе нет.
– И все-таки что-то вас задело.
– Да. Меня задело то, что я ничего не понял. Почему Уланов вытащил меня на прямой эфир, если передача не была готова? Зачем он размазывал меня по стенке, когда Оксана уверяла, что он ведет себя вполне корректно и доброжелательно? Она меня обманула? Опять же вопрос: зачем?
Настя поняла, что зря потратила время на кинопродюсера. Она-то думала, что он встречался с Улановым хотя бы два раза и сможет рассказать о том, каким он был до несчастья, происшедшего с его коллегами, и каким стал после него. Оказалось, что образа «в динамике» не получилось, встреча с Улановым была единственной, и Дорогань рассказал ей все то же самое, что она и без того видела собственными глазами.
– Спасибо, Всеволод Семенович.
Она собралась уходить, однако Дорогань жестом попросил ее не вставать.
– А теперь, Анастасия Павловна, открою вам маленький секрет. Вы позволите?
– Позволю, – кивнула Настя, открывая пачку и доставая новую сигарету.
Ей не хотелось уходить отсюда. Против обыкновения ей было хорошо в этой просторной, не очень тщательно убранной, но удивительно уютной гостиной, хотя она всегда чувствовала себя хорошо и спокойно только в двух помещениях: в собственной квартире и в своем кабинетике на Петровке. И даже громогласный суетливый хозяин квартиры ее не раздражал, а ведь она обычно моментально уставала от громких звуков и совершенно не переносила мельтешащих перед глазами людей. И все-таки ей здесь нравилось.