Он выглянул на улицу. Куда только делось ясное весеннее утро? Небо затянуло темными дождевыми тучами. За окном кружил листок бумаги, чье-то послание, затерявшееся в воздушных водоворотах между двадцатидвухэтажными зданиями. «Помогите!», «Я люблю тебя!», «Продавай все!»… Ветер усилился, на улице потемнело, как в колодце. Теннис отменяется, подумал Бенджамин. Наряду со всем прочим. Он сидел за столом, чувствуя себя вконец вымотанным, обобранным, несправедливо обиженным, лишенным всех земных радостей.
Через несколько секунд громко зазвонил телефон. Он схватил трубку и рявкнул в нее:
— Да?
— Нечего так орать, а то у меня голова оторвется. Если ты не в духе, так и скажи. Я повешу трубку. — Это была Ли. Голос звучал насмешливо.
— Извини, — сказал он. — Я тут упивался жалостью к себе.
— Знаешь, днем обязательно будет дождь, — сказала Ли. — За окном черным-черно, как в колодце. Ни единого просвета.
— Ты что, звонишь сообщить мне прогноз погоды?
Ли засмеялась. Как-то однажды он сказал Ли, что смех ее опасен, и ничуть не шутил при этом.
— Сам знаешь, зачем я звоню, — сказала она.
— Ленч? — спросил Бенджамин.
— В час пятнадцать?
— В час, — сказал он, повесил трубку и почувствовал себя гораздо лучше. И никакой вины не испытывал — по крайней мере в тот момент. Если Пегги весь день треплется по телефону — сама виновата. Иначе бы он дозвонился и пригласил ее на ленч первой.
За окном хлынул дождь. Не дождь, а сплошной весенне-летний ливень, и хлестал он с такой силой, точно вознамерился отмыть город от всех грехов или просто смыть его в океан до наступления ночи.
Теперь Бенджамин уже с радостью взирал на разбушевавшийся за окном дождь. Ему всегда нравилось заниматься любовью днем, когда на улице ненастье.
Впрочем, радость его не была абсолютной. Портил ее разговор с тестем, состоявшийся несколько месяцев назад.
— Пегги говорит, ты спишь с другими женщинами, — сказал тогда Вудхем.
— Вот как? — сделал удивленные глаза Бенджамин, стараясь, чтоб голос звучал как можно спокойнее. Они с тестем пили олдфэшн [20] в баре «Сент-Реджис». Вудхемы заехали в Нью-Йорк на неделю, перед поездкой в Европу, где собирались провести отпуск. Вудхем, в прямого покроя сером пиджаке, с твердым свирепым лицом, оставался заправским полковником, хоть и был в штатском.
— Да, — сказал Вудхем. — И кое-кто из ваших друзей тоже так говорит. В основном женщины.
— Ну и дурак же я, что закатил для вас за неделю сразу две вечеринки, — сказал Бенджамин. — Познакомил вас со всеми своими врагами.
Вудхем рассмеялся отрывистым лающим смехом. Настоящий военный смех, не предвещавший ничего хорошего.
— Бабская болтовня, — сказал он. — Но Пегги… она ведь не врет, верно?
— Так, только изредка, — ответил Бенджамин. Самому ему страшно не хотелось лгать этому замечательному прямодушному старцу.
Вудхем кивнул.
— А во всем остальном она считает тебя просто образцовым мужем.
— Мало же она обо мне знает, — пробормотал Бенджамин.
Они молча пили олдфэшн, провожая взглядами снующих по залу официантов.
— Она хочет развода? — спросил после паузы Бенджамин.
— Нет.
Бенджамину захотелось броситься к телефону-автомату, что находился на другом конце зала, позвонить Пегги и сказать: «Я люблю тебя!.. Люблю!» Но он, сохраняя неопределенное выражение лица, тихонько позвякивал льдом в бокале. Он понимал: Вудхем ждет от него еще каких-то слов и готов, если понадобится, ждать хоть целый час, сам не произнося при этом ни слова.
— Постараюсь, чтоб это не выплыло наружу, — сказал наконец Бенджамин.
— Всегда рано или поздно выплывает, — заметил Вудхем. — И тебе это прекрасно известно.
— Да, наверное.
Они заказали еще по коктейлю.
— Она мой единственный ребенок, — сказал Вудхем. — Привыкла, что я ее обожаю и лелею.
— И я ее обожаю, полковник. Более чем…
Вудхем кивнул.
— Да, вроде бы так все и выглядит, — пробормотал он. — Если смотреть со стороны. — Он наблюдал за тем, как бармен убрал пустой бокал и поставил перед ним новый.
— Позвольте задать вам вопрос, полковник, — сказал Бенджамин. — Сколько лет вы уже женаты?
Вудхем подозрительно покосился на него:
— Двадцать девять лет. А что?
— И за все эти годы вы ни разу не изменяли жене?
Вудхем вздохнул.
— Один ноль в твою пользу, — нехотя выдавил он и отпил из бокала большой глоток.
— Позвольте задать еще один вопрос, полковник, — сказал Бенджамин.
— Черт подери! — возмутился Вудхем. — Это я пришел сюда задавать тебе вопросы!
— Пегги жила с вами все то время, что я был в Европе, — начал Бенджамин. — Вы видели ее каждый день. Как вы считаете, она мне изменяла или нет?
Теперь Вудхем смотрел на него уже не просто как полковник. Перед Бенджамином сидел командир дивизии.
— Что это она тебе наплела?
— Ничего, — ответил Бенджамин. — Я ее никогда об этом не спрашивал.
— Тогда на что ты намекаешь, черт побери?
— Да на то, что все это в конечном счете не так уж и важно, — ответил Бенджамин. — Я не хочу утверждать, что нет на свете браков, где муж и жена были бы верны друг другу всю свою жизнь, до гробовой доски. Я о таких читал, видел в кино… Знаю, что на каждой воскресной службе бывают сотни и тысячи подобных людей. Теоретически. Но не так уж много видел их в жизни, в наши дни. Да и вы тоже.
— Я врач, — сказал Вудхем. — Я видел много такого, чего другим и не снилось.
Бенджамин проигнорировал последнее замечание тестя.
— Как-то раз вы спросили меня, — что я хочу доказать, — продолжил Бенджамин. — Я ничего не хочу доказывать. Кроме того, впрочем, что я… живой человек. Что восприимчив к красоте. И сделан вовсе не из цельного куска камня или железа. Что я испытываю временами голод и сам не всегда понимаю, чем и как его можно утолить.
— И это в твоем-то возрасте! — заметил Вудхем. В самом тоне его подразумевался упрек.
— Да, в моем возрасте! — кивнул Бенджамин. — И если Пегги ждет от вас ответа, можете передать, что я буду любить ее всю свою жизнь. И если она в ответ скажет, что хочет развестись со мной только потому, что время от времени у меня бывают другие, пусть хоть завтра отправляется в Рино. [21]