— Достаточно? — Клара подняла бокал Джека.
— Вполне.
Она протянула ему бокал и опустилась на край кровати. Поставила свой бокал на тумбочку, не пригубив его.
— На сей раз, — возбужденно произнесла Клара, — я преподам ему урок. Он не получит меня на прежних условиях. Если я нужна ему, он примет мои требования.
— Клара, — миролюбиво произнес Джек, — ты не думаешь, что разумнее уладить эти вопросы позже, когда он поправится?
— Нет. Когда он поправится, я ничего не добьюсь. Добиться что-либо от Мориса Делани можно лишь тогда, когда ему больно и он полон жалости к себе. Ты не знаешь его так хорошо, как я. Неудача — это единственное, что делает его человеком. Еще раньше, если мне требовалась новая шубка, пристройка к дому или я хотела съездить в Нью-Йорк, я ждала когда он простудится, или у него разболится желудок, и он решит, что это рак, или когда в газете появится очередной разнос. Когда у Мориса все в порядке, у него каменное сердце.
— Он поправится не скоро, — заметил Джек.
— Ничего. Возможно, это и к лучшему. Теперь моему четырнадцатилетнему аду придет конец.
— Чего ты добиваешься, Клара? — с любопытством спросил Джек. — Развода?
— Я никогда с ним не разведусь. — Клара посмотрела на бокал, стоящий на тумбочке, словно только что вспомнила о нем, и жеманно, как старая дама, отхлебнула виски. — Пока он жив.
— Почему?
— Потому что я люблю его, — глухо сказала она.
— Любишь… — Джек удивленно покачал головой. На представлениях Клары Делани о любви мог скорее базироваться устав штрафного батальона, чем брак.
— Я вижу, ты качаешь головой. Что тебе известно о любви? — с презрением в голосе сказала Клара. — Если женщина действует тебе на нервы более десяти минут, ты немедленно уходишь к следующей…
— Ну, Клара, — мягко возразил Джек, — это не совсем верно.
— Я все о тебе знаю, — сказала она, ставя в вину Джеку то, что он всегда стремился сохранить в своей душе любовь и добрые воспоминания о ней. — Тебе не понять меня, потому что ты уходишь, испытав первую боль. Я это знаю, — повысила она голос, — и многие другие — тоже. Тебе известно, что такое любовь? — спросила Клара. — Любовь — это терпение.
— Я не собираюсь с тобой спорить. Мне известно лишь одно — Морис хочет видеть только тебя, и никого больше.
— Как трогательно, правда? Это просто удивительно после всего, что я сделала для него, да?
— Что ты от него хочешь, Клара? Что ему передать?
— Скажи Морису — я вернусь к нему лишь после того, как он бросит эту Барзелли и всех прочих барзелли.
Ревность — это разновидность религиозной веры, подумал Джек. Истинно верующий убежден в том, что боль есть благо, а готовность причинять ее является проявлением религиозного чувства. Он встал:
— Ладно, больше тебе нечего ему сказать?
— Говори ему что хочешь, — заявила Клара. — Передай Морису мои слова, не искажая их.
— По-моему, ты не отдаешь себе отчета в том, насколько серьезно он болен, Клара. Доктор предупредил, что Морис нуждается в полном покое, ему нельзя волноваться…
— Ты меня ненавидишь. — Бледные, ненакрашенные губы Клары задрожали. — Все меня ненавидят…
— Не говори глупости. — Пытаясь успокоить Клару, Джек протянул руку, чтобы коснуться ее кисти.
— Не трогай меня. — Клара с подчеркнутым отвращением отдернула руку. — И не лги мне. Ты ненавидишь меня. Считаешь бездушной эгоисткой… Уверен, что я желаю ему смерти. Я тебе скажу, какая я бездушная. Если он умрет, я убью себя. Запомни мои слова. Самым радостным днем моей жизни был тот, когда он сделал мне предложение. Ты знаешь, когда он попросил меня стать его женой? Я сидела в приемной возле его кабинета и печатала. Он вошел в комнату, вид у него был такой, словно его только что огрели дубинкой по голове, на абсолютно белом лице застыла гримаса, отдаленно напоминающая улыбку; он, наверное, думал, что ему удается улыбаться… Он только что вернулся от руководства студии, которое объявило ему о том, что более не нуждается в его услугах. Срок действия его контракта истекал через два года; они предложили ему неустойку. Решили полностью откупиться от него. Речь шла о сотнях тысяч долларов. Они сочли выгодным для себя заплатить Морису эти деньги, лишь бы он не снимал для них фильмы. Ты способен представить себе, что это значило для такого человека, как Морис Делани? Он присел на край моего стола и рассказал мне об этом, пытаясь изобразить на лице улыбку, делая вид, что эта история не трогает его, а потом без всякого перехода попросил меня выйти за него замуж. В тот же день. Я все еще называла его мистером Делани. Но Морис знал, к кому обратиться за помощью, когда угодил в беду. Мистер Делани. В настоящую беду. Мы улетели в Мехико и поженились вечером того же дня. Я навсегда останусь с ним. Если он попросит, я брошусь вниз со скалы, и он это знает. Кроме Морриса, в моей жизни нет ничего. Ни детей, ни работы, ни других мужчин. Господи, я даже в кино не хожу без него. Но я не пойду к нему в больницу. Это в наших общих интересах. Мы должны раз и навсегда внести ясность в нашу жизнь. Он должен перестать разрываться на части, пренебрегать собой, выставлять себя на посмешище, путаться со шлюхами, покупать им браслеты с бриллиантами; не думай, будто мне не известно об этом и многом другом… Если его можно спасти, я сделаю это сейчас. Потом будет поздно. Другого случая уже не представится…
Она заплакала; рыдания сотрясали ее узкие плечи, обтянутые розовым девичьим платьем; Клара опустила голову, ее стиснутые руки лежали на коленях. Свисавшие с кровати босые ноги с ярко накрашенными ногтями тоже периодически вздрагивали.
— Если тебе угодно меня ненавидеть, — прошептала она, — не сдерживай себя. Пусть все меня ненавидят.
— Никто не испытывает к тебе ненависти, Клара, — ласково произнес Джек, тронутый и смущенный ее откровенностью. Он коснулся плеча Клары. На сей раз она не отстранилась. — Я бы хотел тебе помочь.
— Никто не в силах мне помочь, — промолвила она. — Только он один. А теперь, пожалуйста, уходи.
Поколебавшись, Джек направился к двери.
— Не тревожься, — еле слышно произнесла Клара, сжимая бокал обеими руками, — этот негодяй не умрет.
Джек покинул номер. Он был уверен, что как только дверь за ним закроется, Клара пройдет в ванную и выльет разбавленное водой виски в раковину, а затем снова спрячет бутылку в шкаф, под стопки белья, до прихода следующего посетителя.
Барзелли жила на виа Аппиа Антика. Машин на улицах осталось мало, и Гвидо быстро гнал «фиат» мимо то и дело возникавших в свете фар гробниц и руин акведуков. При солнечном свете разрушающиеся каменные строения свидетельствовали о величии, изобретательности и уме предков Гвидо. Ночью, под зимним дождем, они символизировали бренность всего земного, насмешку над людским тщеславием. Акведуки некогда несли воду в город, заслуживший позор капитуляции; в гробницах лежали останки правителей, не достойных народной памяти.