— Послушай, давай забудем все, что сказала ты, и все, что говорил я, и все наши ошибки, и все упущенные шансы. Давай начнем все заново, с чистого листа…
— Я не собираюсь ничего забывать, — прервала его Китти. — И ты ничего не забудешь. Почему бы тебе не уйти от меня? Я тебя недостойна, никто не станет тебя винить, если ты сейчас встанешь, возьмешь шляпу, пальто и уйдешь.
— Китти, дорогая, — в голосе Арчера сквозило отчаяние, — я сейчас позову мисс Кеннеди и попрошу ее дать тебе что-нибудь успокоительное, чтобы ты смогла заснуть.
— Ты не сможешь позвать мисс Кеннеди, — нараспев ответила Китти. — У нее закончилась смена. Она собирается пойти в церковь. Клемент… — Лицо ее исказилось от горя. — Клемент, она сказала, что будет молиться за нашего сына.
Арчер вновь обнял жену. Она плакала, а он целовал ее мокрые щеки. Она плакала долго, а потом начала засыпать и вдруг на удивление громко и спокойно сказала:
— Теперь я в порядке, дорогой. Почему бы тебе не пойти прогуляться? Подышать свежим воздухом, что-нибудь перекусить?
И она заснула.
Арчер поднялся. Все тело ломило, ноги не держали, ему уже казалось, что за всю жизнь он ни разу не сомкнул глаз. Рот Китти приоткрылся, она чуть слышно, очень по-домашнему похрапывала. Глядя на спящую жену, Арчер спрашивал себя, какова доля правды в сказанном женой, заслужили ли они те беды, что свалились на них? И кто выносил приговор?
Он снял пальто с вешалки, взял шляпу, осторожно вышел из палаты и бесшумно закрыл дверь. Шагая по темному коридору меж дверей, за которыми лежали выздоравливающие, разрешившиеся от бремени, ожидающие своего часа, Арчер вспомнил, что Китти не спросила, видел ли он их сына, умер тот или жив.
Ночь выдалась холодной, и Арчер, направляясь по пустынной улице к реке, поднял воротник. Стаканчик виски не помешал бы, но ему не хотелось видеть людей, не хотелось слышать пьяный смех и музыку.
Река молчаливо несла мимо свои холодные воды, по автостраде изредка пролетали спешащие домой автомобили. Вниз по течению, на островах, подсвеченные прожекторами, высились тюрьмы и больницы. Вверх по течению над рекой темнела громада моста. Луны не было, зато в морозной черноте неба сияли льдинки-звезды.
Зимний воздух кусал лицо Арчера, будил его, немного кружил голову, когда он смотрел на черную воду и вдыхал соленый запах прилива.
«Мне надо поспать, — думал он. — Завтра начнется новый день. Неправильно. Уже перевалило за полночь. Новый день уже начался». Арчер обернулся, посмотрел на здание больницы. Горели лишь несколько окон. Кто-то отказывался умирать в темноте, где-то дежурные медсестры пили кофе, а доктора, пальпируя больное место, говорили: «С этим можно подождать до утра». А на самом последнем этаже, в палате для недоношенных, беззубая миссис Гроуген спокойно ждала, наблюдая за двумя инкубаторами, потому что в этом состояла ее работа, так она зарабатывала десять долларов в день, на которые могла купить чай, хлеб и хлопчатобумажные чулки. Миссис Гроуген спокойно ждала, далеко не в первый и, наверное, не в последний раз, когда перестанет биться крошечное, еще не способное поддерживать человеческую жизнь сердечко. Каких только видов работ не существовало в этом мире, а выполнять их приходилось самым обыкновенным и таким разным людям. Миссис Гроуген, не спускающая глаз с регулятора подачи кислорода, посасывающая свои беззубые десны, стоящая на смертной вахте в отделении для недоношенных. Какие мысли роились в ее седой голове? Нечего тебе делать в этой жизни, мальчонка, и не слушай тех, кто будет утверждать обратное. Поверь старухе, которая много чего повидала на своем веку. Жизнь, мальчонка, — это сплошные разочарования и потери, общение с людьми, которые говорят одно, а думают совсем другое, и борьба, борьба и борьба изо дня в день. Ты теряешь немногое, мальчонка, и это непреложный факт. А если верить тому, что пишут в газетах, нас в любой момент могут отправить в тартарары. Один взрыв — и мы останемся гнить среди руин, излучая сигналы, как радиостанция, а сигналы эти будут говорить только одно: прощайте, прощайте. А так ты лежишь в теплом, уютном ящике, слишком маленький, чтобы сожалеть об этом, и на свете есть много людей, которые еще позавидуют тебе.
Арчер повернулся спиной к больнице. Чуть ниже по течению, на другом берегу, в Куинс, красным неоном пылал огромный рекламный щит «ПЕПСИ-КОЛА». Пытаешься заглянуть вдаль, в это печальное время смерти, ищешь утешения и знака свыше, а видишь слова оракула, неподвластные туманам и штормам: «ПЕПСИ-КОЛА».
Арчер смотрел на другой берег, всем телом ощущая холод, тишину и пустоту окружающих его улиц, и ему вспомнилась другая ночь, вернее вечер, не такой уж и далекий, когда он и Вик бок о бок шагали по Мэдисон-авеню после окончания передачи, в прекрасном настроении, в предвкушении первого стаканчика, ожидающего их в теплом баре.
Куда подевалось это настроение? В тот вечер он посмеивался над Покорны, потому что композитор очень уж серьезно обижался на дирижера. А где сегодня Покорны? В тот вечер он поцеловал Элис Уэллер, поздравил ее и пообещал, что она будет участвовать и в следующей передаче, а с чем он может поздравить ее сейчас? И он критиковал Барбанте за то, что тот выливал на себя слишком много туалетной воды, и шутил над его увлеченностью женщинами. А где сейчас эти шутки, и над чем ему смеяться сегодня? Его раздражал Атлас, раздражал своей независимостью, своим пренебрежением, а в итоге только он и выжил. И выжил Атлас потому, что с самого начала отличался особой подозрительностью и готовился к самому худшему. Вот и оградил себя стеной презрения ко всему, что окружало его. Может, у Атласа следовало брать уроки выживания, да только чего махать кулаками после драки.
И Вик… Пятнадцать лет. Высокий студент с подбитым глазом, царапиной на носу и с симпатичной подружкой в залитой солнцем аудитории. Жесткий игрок, не дающий поблажек сопернику, безразличный к похвалам товарищей по команде, плюющий на просьбы тренера или нелюбовь одноклассников, во всем и везде устанавливающий свои правила, наглый, самоуверенный, не прислушивающийся к советам, во всяком случае в молодости, выстраивающий свою систему приоритетов. Веселый, инициативный, идущий от успеха к успеху мужчина. «Но просто обожать тебе недостаточно, — говорила Китти. — Ты должен быть таким же, как твой герой. Ты во всем подражаешь ему: в манере говорить, в походке. Даже шляпу носишь точно так же, как и он. У меня уже нет мужа, его заменила копия другого человека, и меня от этого тошнит. Но теперь ты получил уникальную возможность сделать еще один шаг, слиться с ним окончательно. Тебе представился шанс пострадать за его грехи. И ты, конечно же, не можешь этот шанс упустить».
Пятнадцать лет, закончившиеся в жарком банкетном зале модного отеля, где исповедовалась красивая, элегантно одетая женщина-неврастеничка, походя превратив исповедь в донос. Пятнадцать лет, закончившиеся под уличным фонарем слезамии словами Нэнси: «Забудь его. Вычеркни. И со мной не встречайся. Вычеркни нас из своей жизни. Пожалуйста».
А ведь Хатт в самом начале предупредил его. «Никому не выдержать такого расследования, — сказал Хатт. — Никому. Если вы думаете, что сможете, значит, последние двадцать лет вы пролежали в морозильнике». Что ж, он не послушал Хатта, расследование имело место, и выяснилось, что Хатт говорил ему чистую правду. Последние двадцать лет он провел не в морозильнике, и результат не замедлил сказаться. Его опозорили и выгнали с работы. Жена потеряла их сына, который, возможно, в этот самый момент умирает в темном здании за его спиной. Она также потеряла уважение к себе, потому что в самый критический момент их совместной жизни не смогла подняться над ревностью и эгоизмом, и они оба, и она, и Арчер, теперь знали, что отныне, даже если они останутся вместе, прежней близости и доверительности уже не будет. Что же касается Вика… Расследование показало, что он лжец и предатель, о чем Арчер не подозревал эти пятнадцать лет.