– Потому что чаще всего я вижусь с мужем в больницах, клиниках, бог знает где; стоит ему услышать об очередном враче, придумавшем новый метод лечения или спасшем кому-то жизнь, как он мчится к нему… Когда же он дома, я превращаюсь в сиделку. Я умоляю его отвезти меня домой, а он вечно обещает: «Хорошо, дорогая, возможно, в следующем году мы поедем туда». Он там родился…
– Я знаю, – перебил ее Майкл. – Элсуорт мне говорил.
– …но сейчас он не в силах провести в Австрии больше двух недель. Он говорит – это умирающая страна, ему там жутко.
В конце концов в душе Майкла проснулось сострадание – то ли к этой едва не плачущей женщине, которая, возможно, разыгрывала спектакль, то ли к ее обреченному мужу – этого он и сам не знал.
Он подался вперед и коснулся ее прохладной, неподвижной, податливой руки.
– Я постараюсь не спешить, не отставать, не предъявлять чрезмерных требований, – сказал Майкл.
Он уже сам не понимал, играет он или на самом деле хочет ее утешить.
– Вы обещаете? – страстно прошептала миссис Хеггенер, взволнованно дыша.
– Да.
– Посмотрим, – резко сказала она, отдернула руку, вскочила и бросилась к двери.
Сбитый с толку Майкл взглянул на нее и подумал: «Что все это значит?»
Миссис Хеггенер остановилась у двери, толкнула, ее, и она со щелчком захлопнулась. Высоко держа голову, хозяйка гостиницы повернула лицо к Майклу, вытащила из прически заколку, и пепельные волосы, отливающие медью в свете камина, рассыпались по плечам и упали на грудь.
– А теперь, – сказала она, серьезно глядя на Майкла, – погасите, пожалуйста, свет.
Внешность Евы таила в себе обман. При таком росте и узком лице, решил Майкл, у Евы должно быть худощавое, угловатое тело, которое скрывалось под свободным черным платьем. Но теперь он увидел, что его линии отличаются плавностью. Оно было вскормлено на венских пирожных и густом горячем chaucolat mit schlag [11] из лучших confiseries [12] старой столицы австро-венгерской империи.
Аскетическое лицо также оказалось иллюзией. В ее вкусах и поведении не было ничего аскетического. Майкл наслаждался возвращением мужской силы и охотно шел навстречу требованиям искушенной Евы. На балах при дворе, должно быть, одна из ее бабушек вела за собой в турах вальса своего кавалера, а не наоборот. Уткнувшись в душистые волосы Евы, Майкл вдруг подумал: «Видела бы меня сейчас физиотерапевт».
Он не имел понятия о том, сколько времени прошло до того момента, когда она откатилась в сторону и вытянулась рядом с Майклом, положив на него ногу. Ева удовлетворенно вздохнула.
– Еще один способ забыться, – сказала она. – Возможно, лучший.
Он с досадой отметил, что она воспринимает его как партнера по спорту, и это ему не понравилось. Теплота, подумал Майкл, ей не свойственна.
– Надо же, все европейцы твердят, что американцы не умеют заниматься любовью. И я их слушала. – Усмехнувшись, она придвинулась к Майклу и поцеловала его в шею под ухом. – Ты сказал, что останешься по крайней мере до конца сезона. Если понравится. Тебе понравилось?
– Весьма.
Она снова усмехнулась:
– Это по-американски. Лаконичный стиль янки.
Синдром Гари Купера. Австриец сейчас полчаса декламировал бы мне Гейне или Шиллера.
– К сожалению, я ничего не знаю наизусть из Гейне и Шиллера. Следующий раз я попробую вспомнить Йитса. «Я стар и сед…»
– Ты вовсе не так стар и сед, как думаешь.
– Сегодня – да.
Знала бы она, что он пережил с того момента, как они с отцом Трейси едва не утонули возле Лонг-Айленда!
– Сегодня – да, – задумчиво повторила Ева. – Я воспринимаю это как комплимент.
– Это действительно комплимент.
– Какой, по-твоему, сейчас час?
– Четверть после блаженства, – ответил он, и Ева снова удовлетворенно усмехнулась.
Майкл догадался, что она привыкла слышать любезности от мужчин. Он потянулся к часам, лежавшим на тумбочке, и уставился на светящийся циферблат.
– Двадцать минут пятого.
– Mein Gott [13] . Скоро появятся горничные. Им не следует видеть хозяйку дома, покидающую номер гостя в таком ужасном виде.
Ева быстро поднялась с кровати и торопливо оделась, но волосы оставила распущенными, затем подошла к Майклу и поцеловала его.
– Ты – чудо, – сказал он.
– Леди старалась, – произнесла она, снова поцеловала его и тихо добавила: – Du. Du.
– Что это значит?
– Ты, – сказала Ева. – Ты. Единственное число, второе лицо.
Будь признателен судьбе, подумал он, за те дары, что приносит ночь. Ева ушла, мелькнув безмолвной тенью в последнем отсвете камина.
Майкл потянулся на мягкой постели, наслаждаясь упругостью мышц. Сейчас он не жалел о том, что ему уже не двадцать один год. «Выпадет снег или нет, – подумал Майкл, проваливаясь в сон, – я рано не встану».
Поздно утром он плотно позавтракал в безлюдной столовой. Еду подавал тот самый паренек, который принес его вещи. Взглянув в окно, Майкл увидел, что идет небольшой снег, но тут же тает на солнце, и лужайка зеленеет травой. Сегодня не покатаешься, подумал Майкл.
Миссис Хеггенер – так он по-прежнему называл про себя хозяйку отеля – нигде не было видно. Он вспомнил, что Дэвид Калли хочет поговорить с ним, и вышел на улицу, собираясь сесть в машину и поехать в лыжную школу.
Рядом с «порше» стоял большой многоместный «универсал». Проходя между двумя машинами, он услышал женский голос:
– Здравствуй, Майкл.
За рулем «универсала» сидела Норма Калли.
– Здравствуй, Норма. Ты что здесь делаешь?
– Поджидаю тебя. Папа сказал мне, где ты остановился.
Яркий клетчатый платок на голове у Нормы подчеркивал бледность ее усталого лица. Нервно стиснув руки, она робко улыбнулась Майклу:
– Ты мне нужен на пару слов. У тебя есть время?
– Конечно.
– Ты не сядешь в машину? Утро холодное, а у меня включен отопитель.
– Мне тепло, – сказал Майкл.
– Не надо меня бояться. – Норма с трудом улыбнулась. – Я на тебя не брошусь.
– Почему ты не пришла вчера вечером к родителям?
От смущения Норма поерзала на сиденье.