Кисть его руки была почти совсем перерублена, и какая-то женщина, разорвав свою юбку, делала ему перевязку. Маленькая девочка лежала на полу и дико, отчаянно кричала, в то время как кто-то, стоя перед ней на коленях, снимал с нее чулки и вместе с чулками отрывал окровавленные куски кожи и мяса.
— Ее бросили в кипящий кофе, — сказал кто-то у самого уха Бэнни.
— Иисус Христос! Они бросали детей в кипящий кофе!
Женщины лежали в истерике. Некоторые судорожно бились об пол. Со всех сторон раздавались рыдания и стоны. Все стулья были разрублены в куски, столы опрокинуты, посуда, кушанья валялись на полу. Большой кувшин, заменявший собою кофейник, в котором варили кофе, лежал на боку, и из него лились остатки содержимого. В него-то негодяи и окунули ноги несчастной девочки, которая теперь навсегда должна была остаться хромой. Эту девочку все называли певчей птичкой "красных". У нее был прелестный звонкий голосок, и она часто пела на вечеринках рабочих разные песенки. Пела и в этот вечер…
Что означало это дикое нападение? Газеты писали на другой день, что это был результат патриотического негодования матросов военных судов. Незадолго перед тем на одном из военных судов произошел взрыв пороха, несколько человек было убито, и газеты напечатали такую историю, что будто матросы этого судна слышали потом, как некоторые рабочие из "красных" при этом известии злорадно смеялись. Газеты в этом случае следовали традициям: в старой России газеты всегда "вдохновляли" черносотенцев рассказами о "ритуальных убийствах", совершенных евреями, о христианских младенцах, убиваемых для жертвоприношения. В Англии правительство фабриковало фальшивые письма, которые приписывались советским лидерам, и пользовалось ими при выборах. В Америке безумная горячка изгнаний была санкционирована целой коллекцией фальшивых документов.
Произведенное на собрании нападение, по словам газет, — а им было велено так говорить, — было делом рук возмутившейся толпы, ее непосредственным порывом. Но при этом интересен следующий факт: во всех подобных случаях на митингах неизменно присутствовали чины полиции, для того чтобы записывать все противозаконные выступления. В этот же вечер нигде — ни в самом холле, ни на улице — не было ни одного полицейского. Не вмешивалась в это дело полиция и потом. Бэнни и другие "красные" могли сколько угодно осаждать департамент полиции и городское управление и предъявлять имена главных зачинщиков этого дикого нападения, — властями не было предпринято ни единого шага для того, чтобы подвергнуть наказанию хотя бы одного из всей этой шайки.
VI
Бэнни не ожидал найти Поля здесь, в этом холле, — он думал, что если он был на собрании, то эти негодяи обязательно забрали его с собой. А между тем это он, Поль, лежал там, в дальнем углу комнаты на полу, и вокруг него стояло несколько человек. Его левый глаз представлял собой одну сплошную окровавленную массу. Он лежал совсем неподвижно, и когда Бэнни назвал его по имени — ничего не ответил. Но он был жив, он дышал, и дыхание вырывалось из его груди с каким-то зловещим хрипом.
— Доктора! Доктора!
Тут поблизости жил один врач, и несколько человек бросились его искать. В памяти Бэнни сохранилось имя одного хирурга, который приезжал лечить их рабочих, когда они жили в Бич-Сити, и, позвонив по телефону, он застал его дома. Бэнни рассказал ему о том, что случилось, и доктор обещал немедленно приехать. А тем временем он поручил Бэнни телефонировать тем докторам, которые имели дело с Х-лучами, так как для определения поранения придется, по всем вероятиям, иметь дело именно с ними. Одновременно Бэнни телефонировал в госпиталь — за сиделкой и каретой "скорой помощи".
Доктор приехал и констатировал сотрясение мозга. Был нанесен тяжелый удар в основание черепа. Может быть, Поль сначала получил удар в глаз, упал и, падая, сильно ударился обо что-нибудь затылком; а может быть, он был сшиблен с ног ударом по голове и, падая, поранил себе глаз. Требовался прежде всего снимок, а потому Поля в бессознательном состоянии отвезли в ту лабораторию, где эти снимки производились. И, по получении снимка, доктор показал Бэнни и Рашели трещину в основании черепа, которая шла к ушной кости. Операцию в таком месте делать было нельзя. Весь вопрос был в том, насколько сильно был затронут мозг, а это должно было выяснить время. Теперь же надо было только предоставить больному полный покой.
В городе был довольно хороший частный госпиталь, и часу не прошло, как Поль лежал в кровати с перевязанным глазом. Бэнни и Рашель сидели у его изголовья. Бэнни молчал, и Рашель со свойственной женщинам чуткостью читала его мысли.
— Мои дорогой, — прошептала она, — ведь не можешь же ты упрекнуть себя в том, что случилось? Если бы ты кинулся туда с голыми руками, то и тебе проломили бы череп, а помочь ему тебе все равно не удалось бы.
Да, он это знал, он ничего не мог бы сделать. Но для чего, о, для чего все это случилось именно с Полем — самым лучшим человеком, которого Бэнни только знал! И он продолжал сидеть молча, с испуганным, страшным лицом, с остановившимся взглядом.
Впереди предстояла еще другая пытка. О ней напомнила Рашель.
— Надо пойти сказать Руфи.
И она предложила сделать это за него; чтобы избавить его от новых тяжелых переживаний. Она позвонила своему старшему брату, Якову — он оказался дома, — и велела ему взять скорее такси, поехать за Руфью и привезти ее в госпиталь Бич-Сити.
Час спустя Руфь бегом поднималась по лестнице. Лицо ее представляло собой маску безумного ужаса.
— Боже мой! Как он? Как он?
Войдя в комнату и увидав Поля, она остановилась как вкопанная.
— Что? Что?… — И, когда он ей сказал, она воскликнула — Но жить-то он будет?..
Не сводя с него глаз, она стала медленно приближаться к постели. Она протянула было к нему руки, но тотчас же их опустила: его нельзя было касаться. Но руки опять, точно сами собой, потянулись к нему. И одновременно колени ее подогнулись, она упала на пол, закрыла лицо руками и беззвучно, мучительно зарыдала. И рыдала долго, долго.
Ее старались успокоить, но она не отдавала себе отчета ни в том, что ей говорили, ни в том, кто был около нее. Она была одна в этом страшном, черном коридоре печали. Бэнни смотрел на нее, и слезы текли по его щекам. "Было неестественно, чтобы сестра так относилась к брату", — говорила когда-то Ви, но Бэнни понимал чувство Руфи. Он мысленно перенесся туда, на холмы Парадиза, тогда еще так мало населенные, и видел Руфь еще маленькой девочкой. Для нее ее брат был единственной опорой в этой семье фанатиков, где отец постоянно бил ее за то, что она осмеливалась думать не так, как он. Она уже тогда смотрела на брата как на необыкновенного человека и с каждым годом убеждалась в этом все больше и больше. Вся ее жизнь была отголоском его жизни. Все, что она знала, — она узнала от него… И вот сейчас он лежал перед ней без сознания, жертва наглого негодяя, проломившего ему череп тяжелым железным болтом.
VII
Время было далеко за полночь, и Рашель думала о том, чтобы увезти Бэнни домой. Больше в данную минуту им уже нечего было делать ни для Поля, ни для его сестры. Неподалеку от госпиталя был маленький отель; они возьмут там комнату, а сестра милосердия немедленно даст им знать, если будет какая-нибудь перемена. И Бэнни согласился на убедительные увещания Рашели. Он знал, что в его собственной преданности Полю было тоже что-то неестественное, — в этом его полном подчинении своих мыслей мыслям Поля, в этом его тщательном сохранении в памяти каждого малейшего слова, сказанного Полем. Об этом говорили ему и Берти, и Ви, и вот теперь Рашель.