Заснуть он не мог. Лежа с открытыми глазами в кровати, он старался объяснить все Рашели: как Поль вошел в его жизнь как раз тогда, когда он безотчетно отыскивал в этой жизни какие-нибудь лучшие идеалы. Поль ему дал такой идеал. Он своим собственным примером показал ему, что человек может быть независим, может смело смотреть в лицо жизни и стараться понимать ее, а не жить одной только мыслью о деньгах и удовольствиях. Бэнни был не в состоянии следовать этому идеалу, — он продолжал жить в роскоши и гонялся за женщинами, — но этот идеал жил в его душе, и он жаждал когда-нибудь сделаться похожим на Поля. И при каждом переломе, совершавшемся в его жизни, появлялся Поль. Он был для него тем стандартом, который помогал ему отдавать себе отчет в том, что он делал. И как медленно двигался он по пути самоусовершенствования!.. Поль научил его думать о рабочих и понимать их интересы. Он был для него воплощением этого нового, пробуждающегося рабочего класса. Ум Поля представлял собой тот прожектор, который освещал мир и показывал Бэнни то, что ему нужно было знать. И вот теперь этот яркий свет был погашен, и Бэнни предстояло смотреть на все при слабом свете своего собственного маленького фонарика…
— Дорогой мой, он, может быть, еще поправится, — шепнула Рашель.
Но Бэнни простонал:
— Нет… нет. Он умрет!
Точно молния сверкнула перед его глазами, и в ее свете он опять увидел снимок, который дали Х-лучи, а на нем страшную трещину. Яркий свет сознания Поля потух! В этом мире, во всяком случае… Гнусный негодяй ударом тяжелого железного болта потушил его.
Нежными ласками Рашель старалась его успокоить. Он наконец задремал. Но Рашель не спала. Она прислушивалась к его дыханию и крепко обнимала его всякий раз, когда он начинал что-то нервно говорить во сне, стонал и пытался вскочить и бежать.
Что снилось Бэнни? Что он сражается с этими гнусными животными, стараясь вырвать у них их жертву? Или, может быть, ему снились давно минувшие дни, когда он был свидетелем всех тех несправедливостей, какие творились у него на глазах и угнетали его юную душу? Как его отец приобрел землю Аткинсов; как нефтепромышленники усмиряли первую забастовку рабочих; как правительство сделало из Поля штрейкбрехера и поместило на службу к банкирам Уолл-стрит; как Вернон Роскэ заключил Поля в тюрьму; как капитализм со своей системой мирового террора бросал Поля то туда, то сюда, клеветал на него, мучил его, грозил ему и, в конце концов, нанял негодяя, который усмирил его ударом железного болта по голове!..
VIII
Настало утро, и они опять были в госпитале. В положении больного не произошло никаких перемен. Поль лежал по-прежнему неподвижно, и из груди его вылетали хриплые прерывистые вздохи. Руфь сидела у его изголовья. Ее глаза были устремлены на брата, пальцы рук судорожно стиснуты. Она не жаловалась, не произносила ни звука, была только бледнее обыкновенного, и губы ее не переставали нервно вздрагивать. Сестра милосердия уговаривала ее лечь и попробовать заснуть, но она только молча отрицательно покачала головой. Нет, она привыкла дежурить у постели больных. Она тоже была сестрой милосердия.
Опять приходил хирург, но делать ему было совершенно нечего. Надо было ждать. Бэнни отвел его в сторону и спросил, что он думает. Есть ли какая-нибудь надежда? Доктор ответил… что ничего решительно сказать было нельзя. Если Полю суждено поправиться, то он придет в сознание. Если нет, то, по всем вероятиям, надо ждать менингита.
По совету Рашели, Бэнни послал телеграмму в Парадиз Абелю Аткинсу, сообщая о случившемся. Он был не уверен, извещать ли также Эли, и решил этот вопрос отрицательно. Старик, Аткинс может это сделать сам, если пожелает, но только во всяком случае не он, Бэнни, зная, как относился Поль к своему брату. Потом он взял утренние газеты и прочел изумительный отчет о вечернем происшествии. "Красные" получили вполне заслуженный урок, и закон и порядок в Бич-Сити были обеспечены.
Это было утро великого дня выборов. Кульминационный момент кампании, которая представлялась Бэнни каким-то долгим кошмаром. Одно время выдвигалась кандидатура ла Фоллетта, поддерживаемая социалистами, и в этом, безусловно, сыграл роль нефтяной скандал. Были моменты, когда казалось, что народ начинает прислушиваться ко всей этой истории. Но неприятель только ждал благоприятного момента, чтобы нанести свой удар. В эти последние три недели кампании он пустил в дело свои резервы, и точно громадная черная туча ос и шершней повисла над страной: весь воздух был отравлен колющим, жгучим ядом лжи.
Все это сделали деньги Вернона Роскэ и других нефтепромышленников и банкиров, всех тех, кому был важен этот подкуп правительства. Еще новая пятидесятимиллионная кампания. И в каждой деревне, в каждой лачужке, в каждом городишке, и в каждом городе были организованы специальные комитеты для распространения лжи и наведения страха. Центральными же "фабриками", где все это фабриковалось, были Нью-Йорк и Вашингтон, и продукты этих фабрикаций распространялись по всей стране. Их агентами были газеты, листки, митинги, народные гулянья, фейерверки, факельные шествия и радио и кино. Если бы ла Фоллетт, этот "красный" сенатор, как они говорили, был выбран, то вся промышленность остановилась бы и все рабочие остались бы без работы. А потому голосуйте за этого сильного молчаливого политического деятеля, за этого великого, мудрого, благородного друга бедных, неимущих классов! И вот теперь, в то время как Поль Аткинс лежал неподвижно и тяжело и мучительно дышал и каждый его вздох уносил частичку его жизни, — в это самое время в стране падал дождь из белых билетиков — около тысячи билетиков в секунду! Воля "народа" скоро станет всем известна!
IX
День был теплый, точно в середине лета, и окна госпиталя были раскрыты настежь. В одной из квартир ближайшего дома, как раз около того окна, которое было против той комнаты, где лежал Поль, помещалось радио, — один из тех двухсот тысяч аппаратов, которые действовали в Калифорнии, — и все, что возвещалось на радио, слышали и все те, кто дежурил у постели Поля. Они слушали и отрывки из одного популярного квартета, и органный квартет первой церкви методистов, и оркестр братьев Пигли-Виггли, и радио QXY, докладывающего, что выборы уже начались; радио VZW, предлагавшее внаем дешевые автомобили, и еще неизвестного оратора, приглашавшего всех граждан спешить подавать голоса. И наконец, мисс Эльвиру Смиттерс, колоратурное сопрано, сверлившую воздух своими руладами и трелями.
Позвонил телефон. Говорили из Парадиза. Мели Аткинс, — теперь м-с Бегнер, — передавала, что ее отец, мать и Сэди были на беседе, но где происходила эта беседа, она не знает. Постарается их найти. Узнав от Бэнни о положении Поля, она посоветовала дать знать Эли. Верили они в него или нет — дело не в этом, а в том, что он исцелял очень многих и, конечно, сделает все возможное для спасения своего брата. И Бэнни ничего не оставалось, как послать телеграмму в скинию "третьего откровения", и не прошло и двух часов, как великолепный лимузин остановился перед дверью госпиталя.
Эли Аткинс, "пророк" "третьего откровения", был в светлом костюме, который очень полнил его высокую фигуру. В эти дни своей славы и власти он имел очень важный, величественный вид. Руки он вам не подавал, но пристально взглядывал на вас своими большими выпуклыми голубыми глазами и говорил: "Мир вам". Когда он вошел в комнату брата, он несколько минут смотрел на него молча, видимо пораженный. Потом сказал: