Галина Петровна запихнула купюры в свою старую сумочку, быстро и с испугом. Она посмотрела на Киру и мудро, очень грустно покачала головой и пробормотала:
— Спасибо, дочка…
Когда она ушла, Кира примерила платье. Оно было длинным и простым, как средневековое одеяние; рукава были узкими, тесный воротник подпирал подбородок, кружева были простыми, без всяких украшений.
Она стояла перед высоким зеркалом, уперев руки в бока, откинув голову назад; ее волосы струились по белым плечам. Ее тело стало вдруг высоким, слишком худым и очень хрупким в этом платье, покрытом торжественными складками кружев, тонких как паутина. Она смотрела на себя, как на незнакомую женщину, возникшую откуда-то из глубины веков. И ее глаза показались вдруг очень большими, очень темными и испуганными. Она сняла платье и кинула его в дальний угол шкафа.
Лео пришел домой с Антониной Павловной. На ней было пальто из котикового меха и тюрбан из фиолетового атласа. Ее тяжелые французские духи перекрывали запах квашеной капусты, что шел из комнаты Лавровых.
— Где служанка? — спросил Лео.
— Ей надо было идти. Мы ждали, но ты пришел поздно, Лео.
— Все в порядке. Мы поужинали в ресторане, Тоня и я. Ты не передумала, Кира? Может быть, пойдешь с нами на это открытие?
— Извини, Лео, я не могу. У меня сегодня собрание гидов… И, Лео, ты уверен, что хочешь туда идти? Это — уже третий ночной клуб, который открылся за последние две недели.
— Это — особенный клуб, — сказала Антонина Павловна. — Это — настоящее казино, почти что заграничное. Как в Монте-Карло.
— Лео, — беспомощно вздохнула Кира, — опять будешь играть?
Он засмеялся:
— Почему бы и нет? Не надо переживать из-за нескольких сотен, не так ли, Тоня?
Антонина Павловна улыбнулась, выпятив свой подбородок:
— Конечно, нет. Мы только что ушли от Коко, Кира Александровна. — Она конфиденциально понизила голос. — Послезавтра прибывает новая партия белой муки от Серова. Как этот парень делает деньги! Я ужасно восхищаюсь им!
— Я накину вечерний костюм, — сказал Лео. — Это займет лишь секунду. Отвернитесь, пожалуйста, к окошку, Тоня.
— Конечно, — улыбнулась Антонина Павловна кокетливо, — мне бы не хотелось отворачиваться. Но я обещаю не подглядывать, как бы мне этого ни хотелось.
Она встала у окна, дружески положив руки на плечи Киры.
— Бедный Коко! — вздохнула Антонина Павловна. — Он так много работает. У него сегодня вечером собрание — кружок культпросвета для служащих Пищетреста. Он — заместитель секретаря. Он должен заниматься общественной работой, знаете ли. — Она многозначительно подмигнула. — У него столько собраний, и сессий, и всяких там заседаний. Я бы несомненно завяла от одиночества, если бы наш дорогой Лео не был настолько галантен и время от времени не выводил бы меня на люди.
Кира смотрела на высокую, одетую в черное фигуру Лео. Он был одет в безукоризненный вечерний костюм. Она смотрела на него так, как смотрела на себя, когда была одета в платье из средневековья: так, словно он был человеком из глубины веков, и было странно видеть его стоящим у стола с примусом.
Он взял Антонину Павловну под руку таким жестом, который скорее был уместен для сцены какого-нибудь заграничного фильма, и они ушли. Когда дверь в комнате Лавровых закрылась за ними, Кира услышала, как жена Лаврова прохрюкала:
— А еще говорят, что частные торговцы не делают денег.
— Диктатура Пролетариата! — проворчал Лавров и плюнул на пол.
Кира надела пальто. Она шла не на собрание экскурсоводов. Она шла к флигелю, что находился в безлюдном саду дворца.
* * *
В печке Андрея горел огонь. Поленья лопались резкими маленькими взрывами, некоторые из них трескались, и эти трещины были какого-то прозрачного, резко-красного цвета. Маленькие оранжевые языки пламени колебались, трепетали, сталкивались друг с другом, то вдруг утихая, то разгораясь с новой силой. Над поленьями, словно замерев в воздухе, длинные красные языки упирались в темный дымоход; желтые искры отлетали от поленьев и разбивались о покрытые сажей, почерневшие кирпичи. Оранжевый свет плясал, дрожал на белых, покрытых парчой стенах, на плакатах, изображающих красноармейцев, дымовые трубы и тракторы.
Кира сидела на ящике у камина. Андрей сидел у ее ног, положив голову ей на колени; его рука гладила шелковый изгиб ее ступни; его пальцы то падали на пол, то снова возвращались к ее шелковым чулкам.
— …и теперь, когда ты здесь, — прошептал он, — твое присутствие оправдывает все страдания, все ожидание… И тогда мне не надо больше думать…
Он поднял голову. Он смотрел на нее и произнес такие слова, которых она никогда еще не слышала от него:
— Я так устал…
Она взяла его голову своими руками, ее пальцы лежали на его висках. Она спросила:
— В чем дело, Андрей?
Он отвернулся к огню. Он сказал:
— В моей партии.
Затем резко повернулся к ней.
— Ты знаешь это, Кира. Возможно, ты уже давно это знаешь. Ты была права. Возможно, ты права во многом, особенно в том, что мы старались не обсуждать.
Она прошептала:
— Андрей, ты хочешь обсудить это со мной? Я не хочу причинять тебе боль.
— Ты и не можешь причинить мне ее. Ты не думаешь, что я сам все это вижу? Ты думаешь, я не знаю, к чему пришла эта наша великая революция? Мы расстреливаем одного спекулянта, а сотни других ловят такси на Невском каждый вечер. Мы уничтожаем деревни, мы расстреливаем из пулеметов крестьян, которые сошли с ума от нищеты, крестьян, которые убили одного коммуниста. А десять партийных братьев отмщенной жертвы пьют шампанское дома у человека, у которого на рукавах алмазные запонки. Где он взял эти алмазы? Кто платит за это шампанское? Мы глядим на это сквозь пальцы.
— Андрей, задумывался ли ты когда-нибудь над тем, что это ты и твоя партия втянули тех, кого вы называете спекулянтами, в то, что они делают, — потому что вы не оставили им выбора?
— Я знаю это… Мы должны были поднять людей до нашего собственного уровня. Но они никак не поднимаются, те люди, которыми мы управляем, они не растут, они лишь сморщиваются. Они сокращаются до таких размеров, каких ни один человек никогда не достигал. И мы медленно скатываемся до их уровня. Мы деградируем, один за другим. Кира, я никогда не боялся. Но сейчас я боюсь. Это — странное чувство. Я боюсь думать. Потому что… потому что я думаю временами, что, возможно, у наших идеалов и не может быть другого результата.
— Это верно! Причина не в людях, а в природе ваших идеалов. И я… Нет, Андрей, я не стану говорить об этом. Я хотела бы помочь тебе. Но из всех людей я меньше всех могу помочь тебе. Ты ведь знаешь это.
Он тихо засмеялся: