— Но ты помогаешь мне, Кира. Ты — единственная, кто помогает мне.
Она прошептала:
— Почему?
— Потому что, что бы ни случилось, у меня есть ты. Потому что, какую бы человеческую трагедию я не увидел вокруг себя, у меня все равно есть ты. А глядя на тебя, я знаю, чем может быть человек.
— Андрей, — прошептала она, — ты уверен, что знаешь меня? Он прошептал, уткнувшись губами в ее руку, так, что казалось, она сама собирала эти слова, одно за другим в свою ладонь:
— Кира, самое высшее в человеке — это не Бог. Это — то благоговение, которое он испытывает перед Богом. Это я и испытываю перед тобой, Кира. Я боготворю тебя…
* * *
— Это — я, — прошептал голос за дверью, — Мариша. Впусти меня, Ирина.
Ирина отперла дверь, неуверенно, осторожно. Мариша стояла на пороге с буханкой хлеба в руках.
— Вот, — прошептала она, — я принесла вам поесть. Вам обоим.
— Мариша! — закричала Ирина.
— Тихо! — прошептала Мариша, опасливо оглядев коридор.
— Конечно, я знаю. Но не беспокойся. Я держу язык за зубами. Вот, возьми. Это — мой паек. Никто не узнает. Я знаю, почему ты не ела свой завтрак сегодня утром. Но ты так долго не продержишься.
Ирина схватила ее за руку, рывком втащила в комнату, закрыла дверь и истерически хихикнула:
— Я… видишь ли… ох, Мариша, я не ожидала от тебя…
Ее волосы свисали на один глаз, другой глаз был полон слез.
Мариша прошептала:
— Я знаю, как это бывает. Черт! Ты ведь любишь его… Я ведь официально не знаю ничего, так что мне ничего не надо будет говорить, если меня спросят? Но, ради бога, не держи его здесь слишком долго. Я не очень уверена в Викторе.
— Ты думаешь, он… подозревает?
— Я не знаю. Он как-то странно ведет себя. И если он знает — я боюсь его, Ирина.
— Только до сегодняшнего вечера, — прошептала Ирина, — он уйдет… вечером.
— Я постараюсь последить за Виктором.
— Мариша, я не знаю, как благодарить тебя… я…
— Ох, черт возьми! Нечего плакать.
— Я не плачу… я… я только… я не спала две ночи и… Мариша, ты такая… спасибо тебе и…
— Да ладно. Ну, пока. Мне пора назад.
Закрыв дверь, Ирина осторожно прослушала шаги Мариши до тех пор, пока они не затихли в коридоре; затем она, вздрагивая, вслушалась в тишину квартиры — все было спокойно. Она закрыла дверь на ключ, на цыпочках прокралась через свою комнату и бесшумно скользнула в маленький гардероб, дверь в который находилась рядом с ее кроватью. Саша сидел на старой подставке для обуви, наблюдая за воробьем за пыльным стеклом оконца, расположенного высоко под потолком.
— Ирина, — не отводя глаз от окошка, тихо произнес Саша,
— я думаю, мне лучше уйти прямо сейчас.
— Ни в коем случае! Я не отпущу тебя.
— Послушай. Вот уже два дня я нахожусь здесь. Я не собирался этого делать. Я сожалею, что поддался на твои уговоры. Ты знаешь, что они, в случае чего, могут сделать с тобой!
— Если что-нибудь случится, — заметила Ирина, кладя руку на его могучие, немного сутулые плечи, — мне все равно, что они со мной сделают.
— Я ожидал подобного исхода. Но ты… Я не хочу тебя ввязывать во все это.
— Успокойся, все будет хорошо. У меня твой билет на Баку. И одежда. У Виктора сегодня вечером партийное собрание. Мы проскочим незаметно. Кроме того, ты не можешь уйти сейчас, среди бела дня. За улицей следят.
— Я сожалею о том, что сразу не дался им в руки. Мне не стоило приходить сюда. Извини, Ирина.
— Дорогой, я так счастлива! — беззвучно рассмеялась Ирина. — Я действительно верю в то, что я спасла тебя. Они арестовали всю группу. Мне удалось выяснить это у Виктора. Всех, кроме тебя.
— Но если бы…
— Теперь мы в безопасности. Всего несколько часов, и все будет кончено. — Ирина присела рядом с ним на ящик, опустив голову ему на плечо и смахивая волосы со своих сияющих, полных беспокойства глаз. — Помни, когда попадешь за границу, сразу же напиши мне. Обязательно.
— Обещаю, — бесцветно вымолвил Саша.
— Я тогда постараюсь как-нибудь выбраться отсюда. Только представь! Заграница! Мы с тобой идем в ночной клуб, и ты будешь таким смешным в смокинге. Мне кажется, что трудно будет найти портного, который согласится шить на тебя.
— Вполне возможно, — согласился Саша, пытаясь улыбнуться.
— А танцовщицы там будут разодеты в причудливые платья, вроде тех, которые рисую я. Подумать только! Я смогу найти работу и буду придумывать одежду и декорации. Не будет больше никаких плакатов. В жизни не нарисую больше ни одного пролетария!
— Хотелось бы надеяться.
— Но я должна предупредить, что я очень плохая хозяйка. Тебе будет невероятно трудно жить со мной. Твой бифштекс к обеду будет подгорелым — да, мы будем есть бифштексы каждый день! — твои носки будут не штопаны, и я не потерплю никаких претензий. Только попробуй, я тебя в порошок сотру, ты, жалкое, беспомощное создание!
Ирина зашлась истерическим смехом. Уткнувшись Саше в плечо, она закусила его рубашку, поскольку ее смех постепенно перешел в нечто иное. Саша поцеловал ее волосы. Пытаясь успокоить ее, он прошептал:
— У меня не будет к тебе никаких претензий, лишь бы только ты могла заниматься своим рисованием. Это еще одно преступление, которое я никогда не прощу этой стране. Я считаю, что ты могла бы стать великим художником. А знаешь, ведь ты ни разу не подарила мне ни одного рисунка, хотя я так часто просил тебя об этом!
— Да, конечно! — с сожалением вздохнула она. — Я обещала свои картины многим, но я никогда не могла сосредоточиться хотя бы на одной из них и довести работу до конца. Но даю тебе слово: когда мы будем за границей, я нарисую десятка два картин, и ты развесишь их по стенам нашего дома. Нашего дома, Саша!
Саша крепко прижал к себе содрогавшееся тело Ирины, целуя ее взъерошенные волосы.
* * *
— Каша подгорела, — недовольно буркнул Виктор.
— Извини, — пробормотала, оправдываясь, Ирина. —- Я недоглядела и…
— Еще есть что-нибудь к обеду?
— К сожалению, Виктор, в доме ничего нет…
— В этом доме никогда ничего не бывает. В последние три дня продукты прямо тают на глазах.
— Как обычно, — вставила Мариша. — К тому же, не забывай, что на этой неделе я не получила хлебный паек.
— Интересно, это почему же?
— У меня не было времени стоять в очереди, поэтому…
— Ирина могла бы получить.
— Виктор, — вмешался Василий Иванович, — твоя сестра неважно себя чувствует.