Когда перила внезапно оборвались, Кира замерла на месте.
— Андрей! — беспомощно позвала она, в ее испуганном голосе чувствовались нотки смеха.
Клинышек света прорезал темноту, когда Андрей открыл дверь.
— Кира! — Андрей бросился ей навстречу, виновато улыбаясь. — Извини, тут все провода оборвали.
Он подхватил ее на руки и понес в комнату.
— Мне стыдно, Андрей, я такая трусиха! — весело заметила Кира.
Подойдя к камину, Андрей опустил Киру на пол. Он снял с нее пальто и шляпу. От тающего снега на воротнике ее пальто руки Андрея стали мокрыми. Он усадил Киру у огня и, стащив с ее рук варежки, стал растирать в своих ладонях ее замерзшие пальцы. Затем он стянул с Киры галоши и стряхнул с них снег, капельки которого, попав на раскаленные угли, зашипели.
Андрей молча обернулся и, взяв в руки длинную узкую коробку, кинул ее на колени Киры. На его лице застыла выжидающая улыбка.
— Что это, Андрей? — удивилась Кира.
— Одна заграничная вещичка.
Кира сорвала оберточную бумагу и открыла коробку. В ней лежал черный шифоновый пеньюар. Она ахнула от изумления; он был настолько прозрачен, что когда Кира, расправляя, подняла его повыше, то сквозь тонкие складки видно было, как играет огонь в камине.
— Андрей, где ты это взял? — испуганно и недоверчиво поинтересовалась Кира.
— Купил у контрабандиста.
— Андрей, ты — покупаешь у контрабандистов?!
— Почему бы и нет!
— Они же спекулянты.
— Ну и что! Мне очень хотелось купить этот пеньюар. Я знал, что он тебе понравится.
— Но когда-то ты…
— Это было давно.
Он сжал в руке невесомый шифон.
— Так что? Тебе не нравится?
— Андрей! — простонала Кира. — Неужели там, за границей, носят такие вещи?
— Несомненно.
— Подумать только! Черное нижнее белье. Как глупо и восхитительно!
— Вот что носят за границей. Там не боятся восхитительных глупостей. Там считают, что если вещь мила, зачем от нес отказываться.
Кира расхохоталась:
— Андрей, тебя бы вышвырнули из партии, если бы услышали твои слова.
— Кира, ты бы хотела уехать за границу?
Черный пеньюар упал на пол. Андрей со спокойной улыбкой нагнулся и поднял его.
— Я что, напугал тебя, Кира?
— Что… что ты сказал?
— Послушай! — Андрей вдруг опустился на колени перед Кирой, заключив ее в свои объятия. Его глаза были полны отчаянной решимости, которой она никогда не замечала в нем раньше. — Вот уже в течение нескольких дней я вынашиваю в голове одну идею… Поначалу она показалась мне безрассудной, но она не покидает меня… Кира, мы могли бы… Понимаешь! За границу… Навсегда…
— Андрей…
— Все можно устроить. Я могу добиться, чтобы ГПУ меня послало туда с секретным заданием. Я сделаю тебе паспорт, и ты поедешь в качестве моего секретаря. По пересечении границы мы забудем о задании, выбросим советские паспорта и сменим наши имена. Мы бы убежали так далеко, что они никогда не нашли бы нас.
— Андрей, ты думаешь, о чем говоришь?
— Да. Только я не знаю пока, что я буду там делать. Когда я один, я даже не осмеливаюсь думать об этом. Но мне не страшно, когда я рядом с тобой. Я хочу вырваться отсюда, пока не сошел с ума от всего того, что нас окружает. Порвать со всем раз и навсегда. Мне бы пришлось начать все сначала. Но рядом со мной была бы ты. Остальное для меня не имеет значения. Я бы до конца попытался осознать то, чему я только сейчас начинаю учиться у тебя.
— Андрей, — Кира с трудом выговаривала слова, — ты, кто совсем недавно был одним из лучших представителей своей партии…
— Не бойся, говори. Я предатель. Может быть, это и так. Но с другой стороны, я, может, только сейчас перестал им быть. Все эти годы я предавал нечто большее, чем идеи партии. Не знаю. Мне все равно. Сейчас мне кажется, будто с меня сорваны все покровы. Потому что в этом кромешном беспорядке, который называют существованием, мне ничто, кроме тебя, не дает чувства уверенности. — Взглянув в глаза Киры, Андрей тихим голосом спросил, — Что случилось, Кира? Что-нибудь в моих словах напугало тебя?
— Нет, Андрей, — прошептала Кира, не глядя на него.
— Я когда-то сказал, что боготворю тебя, помнишь?
— Конечно…
— Кира, выходи за меня замуж.
Ее руки непроизвольно опустились. Она молча посмотрела на него своими широко открытыми глазами, в которых осталась только мольба.
— Кира, дорогая, разве ты не понимаешь, в каком мы сейчас положении? Почему мы должны прятаться и лгать? Почему я должен жить, лихорадочно отсчитывая часы, дни, недели между нашими встречами. Почему в те моменты, когда я схожу без тебя с ума, я не могу просто позвонить тебе? Почему я должен молчать? Почему я не могу сказать Лео Коваленскому и всем людям, что ты принадлежишь мне, что ты… моя жена.
Кира больше не выглядела напуганной; имя, которое произнес Андрей, вселило в нее смелость.
— Я не могу, Андрей, — холодно и рассудительно ответила она.
— Почему?
— Ты сможешь для меня сделать то, о чем я тебя настоятельно попрошу?
— Я готов.
— Не спрашивай меня, почему.
— Хорошо.
— Я не могу уехать за границу. Но если хочешь, ты можешь один отправиться…
— Забудем об этом, Кира. Я не буду задавать никаких вопросов. Тебе не следовало бы говорить о том, что я могу поехать один.
— Ладно, оставим этот разговор, -— рассмеялась Кира, вскочив на ноги. — Давай устроим для себя прямо сейчас, прямо здесь, кусочек Европы. Я примерю твой подарок. Отвернись и не подсматривай.
Андрей повиновался. Когда он обернулся, Кира стояла у камина, скрестив руки за головой, за ее спиной мерцал огонь, высвечивая через тонкую темную пелену силуэт ее тела.
Андрей наклонил Киру назад. В зареве пламени локоны ее спадающих волос отливали красным.
— Кира, — тихо сказал он, — сегодня вечером я не жаловался… я счастлив… счастлив, что у меня никого нет, кроме тебя…
— Андрей, не говори этого! — взмолилась она. — Пожалуйста, я умоляю, не нужно!
Андрей замолчал. Но его глаза и прильнувшее к Кире тело беззвучно кричали ей: «У меня никого нет, кроме тебя… Никого… кроме тебя…»
Кира пришла домой далеко за полночь. В комнате было пусто и темно. Она утомленно опустилась на кровать в ожидании Лео. Сон овладел ею. Она лежала съежившись, в измятом красном платье. Ее волосы спадали на пол.
Киру разбудил неистовый и назойливый телефонный звонок. Она вскочила. На улице было уже светло. Лампа на столе все еще горела; Кира была одна.