Он взглянул на свои ухоженные ногти, затем на Лео.
— Уверен, товарищ Коваленский, что вы, как и все, с радостью примите участие в нашей культурной революции.
— Что вам нужно от меня? — спросил Лео.
— Нам доверили культшефство над одним из подразделений Балтфлота. Вы понимаете, что я имею в виду? В соответствии с мудрой, блестящей политикой партии по распространению образования и пролетарской культуры мы с гордостью стали «культшефом» менее образованных братьев, как и все подобные нам учреждения. Значит, теперь мы отвечаем за культурное развитие наших храбрых балтийских матросов. Это будет нашим скромным вкладом в становление новой цивилизации, нового правящего класса.
— Прекрасно, — сказал Лео, — и что я должен делать?
— Думаю, это очевидно, товарищ Коваленский. Мы должны организовать вечернюю школу для наших подшефных. С вашим-то знанием языков… Я планирую два раза в неделю проводить уроки немецкого, все-таки Германия — краеугольный камень нашей будущей дипломатии и следующий этап в мировой революции. Ну и один раз — урок английского. Естественно, работа будет бесплатной, ведь это — наша собственная инициатива, наш дар стране.
— С тех пор, как началась революция, — сказал Лео, — я никому не покупал подарков, ни друзьям, ни всем остальным. Мне это не по карману.
— Товарищ Коваленский, а знаете ли вы, что мы думаем о тех, кто просто отрабатывает зарплату, нисколько не участвуя в общественной жизни в свободное время?
— А вам не приходило в голову, что в свободное время я хочу жить своей жизнью?
Начальник посмотрел на пять портретов на стене.
— Наше государство не признает никакой жизни, кроме общественной.
— Давайте не будем это обсуждать.
— То есть, вы отказываетесь внести свой вклад?
— Именно.
— Прекрасно. Ведь эта работа не обязательна. Совсем не обязательна. Вся ее суть состоит в добровольности и сознательности участников. Я ведь думал о вашей пользе, когда вам ее предлагал. Я думал, что с вашей-то биографией вы будете рады… Ну да ладно… Да, кстати, товарищ Зубиков из партячейки, увидев в нашей ведомости по выдаче зарплаты человека с вашим социальным происхождением, остался весьма недоволен. А когда он узнает об этом…
— Когда он узнает, — спокойно сказал Лео, — пошлите его ко мне. Я дам урок ему лично, бесплатно, если ему, конечно, это будет интересно.
* * *
Лео вернулся домой раньше обычного.
В сгущавшихся сумерках шипел голубой огонек примуса. При его свете белый передник Киры казался белым пятном.
Бросив шапку и портфель на стол, Лео сказал:
— Ну вот и все. Меня уволили.
Кира стояла с ложкой в руке.
— Что… Госиздат? — спросила она.
— Да. Сокращение штатов. Избавляются от нежелательных элементов. Мне сказали, что у меня буржуазные взгляды, что у меня нет общественного сознания.
— Ну, ладно… ничего, проживем как-нибудь.
— Конечно, проживем. Да мне наплевать на эту проклятую работу. Меня это волнует не больше, чем перемена погоды.
— Да. А теперь раздевайся, живо мой руки, и будем ужинать.
— Ужинать? А что у нас на ужин?
— Борщ. Ты ведь любишь.
— Кто тебе сказал? Мне вобще не нужен ужин, я не голоден. Я иду в спальню работать. И не беспокой меня, пожалуйста.
— Хорошо.
Оставшись одна, Кира сняла крышку с кастрюли и стала мешать борщ, медленно, тщательно, дольше, чем было нужно. Затем взяла с полки тарелку. Неся ее к столу, она заметила, что руки ее дрожат. Остановилась в темноте и в первый раз в жизни, обращаясь к себе самой, словно к кому-то незнакомому, прошептала:
— Не надо, Кира, не надо. Не надо.
Она стояла в темноте и смотрела на тарелку в руках, собрав во взгляде всю волю, словно от этого зависело что-то очень важное. Вскоре тарелка перестала дрожать.
* * *
Простояв в очереди час, он закурил папиросу.
Простояв два, он начал чувствовать, что ноги его немеют.
После трех часов он почувствовал, что онемело все его тело, до самой шеи, и прислонился к стене.
Когда подошла очередь Лео, редактор посмотрел на него и сказал:
— Не знаю, чем мы можем вам помочь, гражданин. Да, мы публикуем статьи об искусстве, но — искусстве пролетарском, позвольте вам напомнить. Строгий классовый подход. А вы не являетесь членом партии, да и социальное положение у вас… согласитесь. А у меня на очереди — десять опытных репортеров, и все — партийцы.
* * *
Незачем жарить рыбу на сале, решила Кира. На подсолнечном масле выйдет не хуже. Если купить хорошего масла, то оно совсем не будет пахнуть, да и выйдет дешевле.
Она аккуратно пересчитала деньги над прилавком кооператива и пошла домой, осторожно неся в руках тяжелую, в жирных подтеках бутыль с густой желтой жидкостью.
— Извините, что вам пришлось так долго ждать, гражданин, — сказала Лео секретарша, — но товарищ редактор — очень занятой человек. Пройдите.
Товарищ редактор сидел, откинувшись в кресле; в руке у него был бронзовый нож для разрезания бумаг, кончиком которого он постукивал по краю настольного календаря с изображением Луначарского — наркома образования и культуры; голос редактора походил на звук режущего бумагу ножа:
— Нет никаких свободных мест. Многие рабочие голодают, а вы, буржуй, спрашиваете у меня работу. Да я сам рабочий, прямо от станка. До революции я был безработным, а вы, буржуи, пожалели меня? Вот теперь вы сами можете на своей шкуре испытать, что это такое.
* * *
— Граждане, тут что-то не так. Оформление на получение пособия проводится с девяти до одиннадцати, только по четвергам… Что?.. Полтора часа?.. Откуда я знаю, зачем вы тут сидите, вас никто сидеть не просил.
* * *
По вечерам, приходя домой, он молчал.
Кира подавала ужин, он садился и ел. Она старалась как могла, но он не говорил ни слова. Он не смотрел ни в ее спокойные серые глаза, ни на мягко улыбающиеся губы. Он ни на что не жаловался, но и ничто не могло его отвлечь от своих мыслей.
Иногда он подолгу стоял возле хрустальной, на малахитовой подставке, вазы, той, что чудом уцелела при обыске, и бессмысленно смотрел на нее, не моргая, засунув руки в карманы; он курил, и клубы папиросного дыма тихо, медленно плыли по комнате. Однажды он странно улыбнулся, и папироса, выпав изо рта на пол, так и осталась лежать там, догорая; отчего на паркете расплылось темное пятно; по он этого не заметил, как и Кира, чьи расширенные, испуганные глаза были прикованы к его холодной сардонической улыбке.
* * *
— Стаж работы у вас есть, гражданин?