— Андрей, если я мешаю, то я могу уйти.
— Нет, не уходи, пожалуйста, — он попытался улыбнуться. — Мешаешь мне? Зачем ты так говоришь?.. Я просто немного смущен… моя комната немного в беспорядке, я не ждал гостей.
— У тебя хорошая комната. Большая, светлая.
— Знаешь, я редко бываю дома, а когда прихожу, то у меня хватает сил лишь добраться до кровати.
Вновь воцарилась пауза.
— Как твоя семья? — спросил он.
— Спасибо, все в порядке.
— Я часто вижу Виктора Дунаева, твоего двоюродного брата, в институте. Как ты к нему относишься?
— Плохо.
— Я тоже.
— Виктор теперь в партии, — сказала Кира после очередной паузы.
— Я голосовал против его приема, но остальным очень хотелось его принять.
— Я рада, что ты так поступил. Я ненавижу таких коммунистов, как он.
— Ну, а какие коммунисты тебе нравятся?
— Такие, как ты, Андрей.
— Кира… — начал было он, но запнулся. Качая головой, он посмотрел на нее и отвел взгляд. — Так, ничего…
Она твердо спросила: «Что я такого сделала, Андрей?» Он взглянул на нее, нахмурился и, покачав головой, отвернулся в сторону: «Ничего».
Вдруг он спросил:
— Кира, зачем ты пришла?
— Я так долго тебя не видела.
— Послезавтра будет два месяца.
— Если не считать, что ты видел меня три недели назад в институте.
— Да, я видел тебя.
Она ждала объяснений, но он ничего не сказал, и она решила начать первой. Ее слова прозвучали мольбой.
— Я пришла потому, что подумала — может, ты хотел меня видеть.
— Я не хотел этого.
Она поднялась.
— Кира, не уходи!
— Но я не понимаю, Андрей.
Он встал и посмотрел ей в глаза. Его голос был грубым и хриплым, слова звучали словно оскорбление:
— Я не хотел, чтобы ты знала. Но если хочешь — я скажу. Я хотел больше никогда не видеть тебя… — Его слова были словно удары кнута. — Потому что… я… люблю тебя.
Она бессильно прислонилась к стене. Он продолжал:
— Ничего не говори, я знаю, что ты хочешь сказать, знаю каждое слово. Но слова — бессмысленны. Я знаю, что мне, наверное, должно быть стыдно. И мне стыдно. Я знаю, что ты симпатизировала и доверяла мне, потому что мы были друзьями. Наша дружба была такой чистой, и, конечно, теперь ты вправе презирать меня.
Она стояла у стены неподвижно.
— Когда ты вошла, я хотел выпроводить тебя. Но если бы ты ушла, я побежал бы следом за тобой. Я думал, что не скажу тебе ни слова, не подозревал, что признаюсь тебе в любви. Я знаю, что ты лучше бы отнеслась ко мне, если бы я сказал, что ненавижу тебя.
Кира по-прежнему молча стояла у стены. В ее расширившихся глазах была не жалость к нему, а мольба о сострадании.
— Ты напугана? Теперь ты понимаешь, почему я не мог смотреть тебе в глаза? Я знал, как ты относишься ко мне и что никогда не полюбишь. Я знал, что ты сказала бы, и даже представлял твой взгляд. Когда это началось? Не знаю. Зато знаю наверняка, что это должно кончиться, потому что это — невыносимо для меня. Видеть тебя, улыбаться, говорить о будущем человечества — и ждать, когда твоя рука коснется моей. Я думал о твоих ногах, бегущих по песку, о том, как играл свет на твоей шее и о том, как твоя юбка развевалась на ветру. Рассуждать о смысле жизни — и лелеять надежду увидеть твою грудь в глубоком вырезе платья!..
— Андрей… не надо… — прошептала она.
Его слова не были признанием в любви, а скорее признанием в преступлении.
— Зачем я тебе все это говорю? Я и сам не знаю. Мне кажется, что это всего лишь сон. Я так долго носил эти слова в себе! Тебе не следовало приходить сюда. Я не друг тебе. Может, тебе это больно слышать, но мне все равно. Я… хочу тебя! Теперь все!
— Андрей. Я… не знала…
— Я не хотел, чтобы ты знала. Я хотел все прекратить и больше не видеться с тобой. Ты не знаешь, что со мной творилось. Однажды мы делали обыск. Мы арестовали одну женщину. Она каталась у меня в ногах, умоляя о пощаде. А я думал о тебе и представил, что это ты валяешься там, на полу, в ночной рубашке, крича о пощаде, как много месяцев кричал я. Я сознавал, что будь это ты, я овладел бы тобой прямо там, на полу, если бы не остальные. Потом я застрелил бы тебя и застрелился сам, мне было бы на все наплевать — ведь это было бы уже потом. Я понял, что мог бы арестовать тебя однажды ночью, увезти куда-нибудь и там овладеть тобой. Я мог это сделать. Я засмеялся и пнул ту женщину ногой. Мои люди никогда не видели меня таким. Они увезли ее в тюрьму, а я, выдумав причину, пошел домой один, думая о тебе… Не бойся, я никогда такого не сделаю… Мне даже нечего тебе предложить. Я не могу посвятить тебе свою жизнь. Моя жизнь — это двадцать восемь лет того, к чему ты испытываешь презрение. А ты… ты воплощаешь все, что я должен бы ненавидеть, но я хочу тебя. Я отдал бы все, что имею и что когда-нибудь мог бы иметь, за то, что ты никогда не сможешь мне дать!
Он увидел ее широко открытые глаза.
— Что ты сказал, Андрей? — пролепетала она.
— Я сказал, что отдал бы все…
В ее глазах стоял ужас от той мысли, что так ясно промелькнула в ее голове секунду назад.
— Андрей… мне лучше уйти… я пойду…
Но он смотрел на нее не отводя глаз и, подойдя, вдруг мягко и тихо спросил:
— Ты могла бы мне это дать… Кира?
Кира думала в тот момент не о нем и не о Лео; она думала о Марии Петровне в предсмертной агонии. Она прижалась к стене, распластав руки по холодной штукатурке. Его голос, его надежда подталкивали ее. Она медленно поднялась на цьпочки и сказала ему в лицо:
— Да, могу! Я люблю тебя! — Она подумала, как странно это было — чувствовать чужие губы, не губы Аео. Она шептала: — Да… уже давно… но я не знала, что ты меня…
Она чувствовала его губы и его руки, она думала, какие они сильные, и о том, будет ли это для него радостью или пыткой. Кира надеялась, что это продлится недолго.
* * *
От уличного света на стене лежал белый квадрат с черным перекрестьем. На их фоне Кира видела лицо Андрея на подушке. Его тело было неподвижным, лишь вздрагивала грудь от биения сердца.
Она сбросила одеяло и села, закрыв руками грудь и плечи.
— Андрей, я ухожу.
— Кира! Не сейчас, не этой ночью.
— Но мне нужно идти.
— Ты нужна мне здесь. До утра.
— Я должна идти. Там… моя семья. Андрей… мы должны держать все в строгой тайне.
— Кира, ты выйдешь за меня замуж?