В комнате Киры прислуга отбежала от гудящего на окне примуса, чтобы помочь Кире снять пальто.
— Лео еще не вернулся? — поинтересовалась Кира.
— Нет, госпожа.
Кирино пальто было старым, со стершимися заплатами на локтях. На воротнике ее платья с обтрепанными краями виднелись сальные пятна. Кира быстрым движением сняла платье через голову и кинула его прислуге. Затем, поправив взъерошенные волосы, она опустилась на кровать, сбрасывая старые туфли со сбитыми каблуками и стаскивая штопаные чулки. Прислуга наклонилась над кроватью и, помогая Кире одеться, нежно заскользила по вытянутым стройным ножкам девушки, натягивая шелковые чулки и туфельки на высоком каблуке; затем прислуга поднялась и подала Кире элегантное шерстяное платье темного цвета. После чего убрала старое пальто и туфли в платяной шкаф, в котором висело четыре новых пальто и стояло шесть пар новых туфель.
Однако, чтобы сохранить звание советского служащего и не потерять работу, Кира вынуждена была ходить в обносках.
На столе стоял роскошный букет белых лилий — подарок Лео. Белые лепестки были слегка покрыты копотью, летящей из примуса. У Киры теперь была прислуга, хотя кухни в их квартире не было. Прислуга приходила на пять часов каждый день и готовила на примусе у окна.
Вскоре пришел Лео и принес с собой завернутую в газету вазу из севрского фарфора.
— Ужин еще не готов? — спросил он. — Сколько раз я говорил тебе, что не переношу копоти этой штуки?
— Все готово, господин. — Прислуга, на молодом круглом лице которой были выражены испуг и повиновение, поспешно выключила примус.
— Ты купил подарок? — спросила Кира.
— Вот он. Не разворачивай. Можешь случайно разбить. Давай ужинать. Ничего страшного, что мы опоздаем.
После ужина прислуга, помыв посуду, ушла. Кира устроилась перед зеркалом и стала аккуратно подводить губы настоящей французской помадой.
— Я полагаю, ты не собираешься идти в этом платье? — спросил Лео.
— Почему бы и нет.
— Ни в коем случае. Наденешь то черное, бархатное.
— Но мне абсолютно не хочется наряжаться. К Виктору на свадьбу — ни за что. Если бы не дядя Василий, я бы вообще туда не пошла.
— Ну раз уж мы идем, я хочу, чтобы ты выглядела лучше всех.
— Но, Лео, это неразумно. Там будет много товарищей Виктора по партийной работе. К чему показывать им, что у нас есть деньги?
— Ну и что? Да, у нас есть деньги. Пусть они увидят это. Я не хочу выглядеть убого ради каких-то голодранцев.
— Хорошо, Лео. Сделаю так, как ты считаешь нужным.
Лев оценивающе взглянул на Киру, когда она встала перед ним строгая, как монахиня, грациозная, как маркиза семнадцатого века. Ее руки на фоне мягкого темного бархата казались еще более белыми и изящными. Он одобрительно улыбнулся и взял ее кисть так, словно она была благородной дамой на приеме при дворе, и поцеловал ее ладонь так, словно она была куртизанкой.
— Лео, что ты им купил? — поинтересовалась Кира.
— Да так, обычную вазу. Можешь взглянуть на нее, если хочешь.
Она развернула газету и воскликнула в изумлении:
— Лео! Но это… это стоит целое состояние!
— Естественно. Это же севрский фарфор.
— Лео, мы не можем подарить им это. Нам нельзя показывать им, что мы способны покупать подобные вещи. Это действительно очень опасно.
— А, чепуха.
— Лео, ты играешь с огнем. К чему делать такие подарки на глазах у всех этих коммунистов?
— Именно потому, что они коммунисты.
— Но они же знают, что обыкновенный частный торговец не может позволить себе таких подарков.
— Прекрати нести вздор!
— Отнеси эту вазу назад и обменяй ее.
— Я не сделаю этого.
— В таком случае я отказываюсь идти к Виктору.
— Кира…
— Лео, пожалуйста!
— Ну, хорошо, ладно!
Он схватил вазу и грохнул ее об пол. Она разлетелась на мелкие блестящие кусочки. Кира от неожиданности и изумления ахнула. Лео засмеялся:
— Ну, вот и все. Пойдем. По дороге ты что-нибудь купишь.
Кира стояла и смотрела на осколки.
— Лео, это же стоит таких денег… — уныло произнесла она.
— Ты можешь выкинуть из головы это слово — «деньги»? Неужели мы не можем спокойно жить, не думая все время только о них?
— Но ты же обещал, что мы будем экономить. Деньги нам еще пригодятся. Ведь все приходит и уходит.
— Ерунда! У нас еще есть время для того, чтобы начать экономить.
— А знаешь ли ты, что значат все эти сотни рублей, которые лежат сейчас здесь, на полу? Неужели ты не помнишь, что за каждую копейку тебе приходится рисковать жизнью?
— Конечно же, я помню это. Это то, что я никогда не забуду. Но откуда я знаю, будет ли у меня вообще будущее? К чему тогда все эти сбережения? Может, они мне никогда не понадобятся. Я достаточно долго трясся над деньгами. Имею я право пустить все на ветер, если мне этого хочется, — пока еще есть такая возможность?
— Хорошо, Лео. Пойдем, мы и так уже опоздали.
— Пойдем. Только не хмурься. Ты слишком красива, чтобы хмуриться.
* * *
Гостиная у Дунаевых была украшена цветами: на столе стоял букетик астр, на буфете красовались маргаритки, на пианино установили вазу с настурциями. Пианино взяли на вечер у соседей; и после того, как его втащили, на паркете у самой двери остались глубокие царапины.
На Викторе был скромный темный костюм, который соответствовал выражению скромного счастья на его лице. Он обменивался рукопожатиями и, принимая поздравления, улыбался и грациозно раскланивался. На Марише было розовое шерстяное платье с белой розочкой на плече. Она была смущена и следила за движениями Виктора с робкой и недоверчивой гордостью; при каждом комплименте со стороны гостей Мариша заливалась румянцем и торопливо кланялась, обменивалась рукопожатиями с людьми, которых она совсем не знала и рассеянным, блуждающим взглядом пыталась найти среди гостей Виктора.
Гости входили, шаркая ногами, и, пробормотав наилучшие пожелания молодым, рассаживались, чувствуя себя не очень уютно. Друзья семьи держались по отношению к партийным настороженно, обращаясь к ним с поддельной доброжелательностью. Партийные в обществе друзей Виктора из буржуазного прошлого чувствовали себя неуверенно и стесненно, отчаянно пытаясь быть вежливыми. На фоне сгорбленной фигуры хранящего молчание Василия Ивановича, взгляд которого был наполнен немой тоской, и Ирины в самом лучшем залатанном платье, чьи движения были слишком отрывисты, а резкий голос звучал с поддельной веселостью, все заверения гостей о счастье звучали неестественно.