Прошло немало времени. Понемногу начало высовываться плечо дяди Фоли, и все увидели, что его рубаха в крови.
Тогда Бера поднялся.
Дядя Фоля встал с расквашенным лицом и заплывшим глазом величиной в кулак. Он не спеша подошел к своей куртке, набросил ее себе на плечи, а потом протянул в сторону Беры угрожающий палец:
— Чтобы ты, сукин сын, электричества мне больше не вводил!
И вошел, довольный, к себе в дом.
Тетя Малкеле сразу прибежала с веником, замела то место, где Зелменовы калечили друг друга, и этим дело кончилось.
В ту пору, в начале весны, произошла вот какая история.
Соня дяди Зиши, которая работает в Наркомфине, появилась во дворе с каким-то большим, широкоплечим человеком. Он ступал тяжелыми, мужицкими шагами и еле протиснулся в низкую дверь дяди Зиши. Раскатисто сказав по-белорусски: «Дзень добры», он сразу же последовал за Соней во вторую комнату.
Тогда дядя Зиша снял с глаза свою лупу, не спеша повернулся к тете Гите и сердито уставился на нее. Застегнутая на все пуговицы тетя сидела у окна, сложив руки на груди, и предавалась своему послеобеденному молчанию. Таким образом у них состоялся следующий немой разговор.
«Гита, твоя дочь мне что-то не нравится!»
Тетя Гита молчит, но для нее это то же самое, как если бы она говорила.
И дядя Зиша продолжает:
«Знай, жена моя, что во всем виновата одна ты!»
Тетя Гита молчит, но для нее это то же самое, как если бы она говорила.
Тогда дядя Зиша негодует:
«Скажи мне, как это мать не знает, что делается у нее под носом?»
Вот как он ее отругал.
Потом дядя Зиша вышел во двор осмотреть свое хозяйство: не надо ли где-нибудь замазать оконное стекло, главным образом на Сониной половине? Он заботливо ощупал ставни, осмотрел внимательно окна и нашел, что коренастый гость далеко не еврей.
Соне стало как-то неловко за отца, но она и этот белорус, видно, были уже близкими людьми, и оба лишь втихомолку подшучивали над нравами обывателя, чье любопытство не имеет границ.
А дядя уже опять сидел с большой линзой и, вонзая глаз во внутренности запыленных часов, осторожно дышал одним только носом, молчаливый и обозленный на весь мир.
* * *
Для двора не существует секретов. Тетя Малкеле сунула согнутый палец в рот, зажмурила один глаз, а другой вытаращила на дядю Ичу, и он сразу перестал тарахтеть на машине; ему пришло в голову, что Цалка, не дай Бог, покончил с собой, хотя он, дядя Ича, уже давно следит за каждым его шагом.
Дядя Ича вышел босиком во двор.
Зелменовские невестки, уже с новыми реб-Зелмочками под сердцем, стояли у порогов, шептались и притворно вздыхали:
— О чем тут говорить, настоящий гой!
Дядя Ича, который слыл большим шутником у женщин, спросил:
— Откуда, бабочки, вы взяли, что он гой?..
Он воткнул иголку в жилет, подтянул штаны и пошел вдоль окон. Во дворе стало людно. Черный Мотеле ухватился за косяк Сониного окна и принялся ей моргать плутовским глазом: мол, он понимает, зачем она привела в дом этого крупного мужчину…
Все ждали, чтобы они опять появились на пороге.
Тогда вдруг вышел на крыльцо дядя Зиша, руки у него дрожали, и он проговорил слезливым голосом:
— Эх вы, грубьяны этакие! Ведь не один порядочный человек не может показаться у нас во дворе!
Дядя Зиша, бедняжка, держал фасон. У него было достаточно горько на душе.
* * *
В этот вечер он не лег спать, а сидел полураздетый на кровати и ждал — ждал свою дорогую доченьку. Как только Соня далеко за полночь проскользнула в дом, он сразу поднялся.
— Слушай, ты, выродок, — сказал он, — чтобы ты мне не приводила гоя в дом! Ты слышишь, что я говорю? — Дядя Зиша разошелся: — Шлюха ты!
Неожиданно он почувствовал дурноту. Он опустился на кровать, желтый, с помертвевшим носом.
Долговязая тетя Гита высунулась из-под одеяла, как пугало. Со страху она заговорила мужским голосом. Она стала кипятить в чугунах воду, таскать к постели горячие полотенца, а Соня побежала за доктором.
Дядя Зиша лежал себе именинником, с обнаженной желтой грудью, с задранной вверх квадратной бородой. Он приоткрыл потихоньку большое, жесткое веко и тут же подумал: «А что, разве они умеют привести человека в чувство?»
* * *
Утром пели простые птички.
Да, уже настоящая весна. Дни жаркие, ясные, звенящие. Солнце на дворе как раскаленный утюг. Каждое оконное стекло брызжет лучами. Тишина. Кто хочет, может даже услышать, как растет крапива у стен (никто, к сожалению, не хочет). В реб-зелменовском дворе жарче, чем где-либо. Солнце палит со звоном.
Как обстоит дело с дядей Зишей после вчерашнего обморока?
Спрашивать о здоровье дяди Зиши нельзя, это известно, но ведь заглянуть в окно позволено каждому. Под окном дяди Зиши тихо, занавеска опущена — единственное во дворе немое, запертое окно, которому нечего, видно, сказать.
* * *
Весна в самом разгаре. Отовсюду во дворе слышны голоса. Из открытых окон доносятся странные, непонятные слова.
Голос номер один:
«Управление движением идет из кабины шесть. Трос восемь проходит через колесо, которое приводится в движение паровой машиной. Управляющий трос девять проходит через шкивы. Корпус строят из мягкой стали: двадцать восемь метров длины, одиннадцать с половиной метров ширины».
Голос номер два (кажется, голос тети Малкеле, но если это так, она еще не далеко ушла):
«У машины — Мирра.
Мирра — у машины.
Машина — у Мирры.
Мирра — мама.
У Мирры — Эмма».
Голос номер три (Тонькин голос):
«Основное вооружение военного флота — это артиллерия. Поэтому артиллерийская стрельба является главной составной частью военной подготовки на военных кораблях».
Голос номер четыре:
«Проводя подготовку, зарубежные пионеры организовали также бойкот пацифистскому слету социал-демократических детских организаций в Вене и скаутской милитаристской олимпиаде, которая созывается в Ливерпуле».
Черный Мотеле высовывается из окна голый, в чем мать родила, и кричит на весь двор:
— Тонька, ты слышишь, Тонька?
— Что ты хочешь?
— Где находится Ливерпуль?
Тогда ему отвечает из своего окна Фалк:
— Мотеле, запомни раз навсегда: «Для электрического освещения надо установить дизельную машину, дизельную машину, дизельную машину…»