Фалк лежит с распахнутым воротом, под сползшим одеялом. На худой, впалой груди вытатуирован портрет пожилой женщины с косами и с очень большими грудями. Даже Цалел дяди Юды подумал: «Кондратьева!»
— Это матросские штучки, — объясняет ему мостильщик.
Фалк — ужасный соня, его вовсе не так легко разбудить. Цалел принялся стаскивать с него одеяло.
— Послушай, кто у Тоньки на Камчатке?
— Никто, — говорит Фалк со сна и поворачивается к стене.
— А кто же ей пишет письма оттуда?
— Кто? — Фалк отвечает с того света. — Наверное, Боровка…
И опять тонет в своей дневной ночи, как топор тонет в воде. Он спит и, кто знает, быть может, видит во сне рыжую портниху или девушку Ханку, с которой ходит в кино, но жена дяди Фоли об этом еще не знает.
Цалка дяди Юды вышел от дяди Ичи и отправился по зелменовским домам.
— Закрой дверь! — кричат ему вслед.
— Ой, сквозняк!
— Он мне кошку выпустит! — кричит Хаеле.
Но Цалел уже ничего не слышит. Он бредет сквозь снег. Он исчезает в воронках метелицы, падает и поднимается и, унесенный уже далеко-далеко за пределы двора, думает лишь об одном: «Этот Боровка, не проезжал ли он по дороге на Камчатку через город Владивосток?»
* * *
Мрак и вьюга.
В темноте из-за крыши выпаливает ворохом снежинок, едва освещенных колышущимся отсветом далекого фонаря. Откуда-то из боковой запорошенной улочки вылезет порой живое существо, замотанное и закутанное в одеяла и платки, и снова нырнет круглым комом в метелицу.
Ветер скребет по улицам. Вдруг взметнется снег, приютится у забора, а рядом оставит обнаженной мостовую.
Вот уже несколько дней, как Тонька не приходит домой даже вечером. Целыми ночами сидит она у маленького письменного стола, курит папиросы и диктует отчет для пленума народного комиссариата. Снег пригоршнями прилипает к черным оконным стеклам. Возле Тоньки сидит машинистка, закутанная в пальто, с застывшими пальцами, потерявшая надежду, что эта женщина ее когда-нибудь отпустит домой.
Круглые массивные часы на стене бьют двенадцать раз. Где-то ветер рвет железо с крыши, воет по всему учреждению в несметном количестве труб.
Вдруг Тонька увидела: в завьюженное стекло вклеилось бледное лицо, ресницы этого длинного, измученного лица были запорошены снегом.
Тонька узнала его, хотя оно было и без очков, — лицо Цалки дяди Юды.
Она подошла к окну. Он соскочил в глубокий снег, чуть ли не на четвереньках снова вполз в пургу, и теперь у него в голове болтался обрывок какой-то новой мучительной мысли: «И это та самая женщина, у которой вся жизнь в работе, которая, едва приехав, уже трудится день и ночь?..»
Научное исследование о технической культуре, знаниях, свойствах, а также о манерах и привычках реб-зелменовского двора. Составлено и обработано по запискам молодого научного работника Цалела Хвост, уроженца этого же двора.
Введение
Реб-зелменовский двор был основан в 1864 году неким реб Зелмеле Хвост, евреем небольшого роста, мещанином, пришедшим сюда из «глубин Расеи». Он заложил основание зелменовского двора и заселил в нем все дома. Живя обособленно и промышляя мелким кустарничеством, Зелменовы в течение нескольких поколений выработали свое собственное отношение к жизни.
Имеются признаки, ясно указывающие на то, что Зелменовы в борьбе за свое существование не только использовали специальные технические орудия, но и приспособили для себя медицину, географию, зоологию, ботанику и, в известной мере, по своим потребностям изменили даже язык.
Нам думается, что деятельность Зелменовых проливает свет на деятельность человека в целом, и поэтому очень важно установить границы материальной и духовной жизни этих людей.
I
Техническая культура реб-зелменовского двора
Технические орудия реб-зелменовского двора — это топор, нож, пила, рубанок, ступка, мышеловка, коромысло, лом, швейная машина, наперсток, очки, иглы, лампа, лопата, линза часовщика, терка, щипцы для сахара, кочерга, заслонки, сковородки и горшки.
Любимый металл в реб-зелменовском дворе — медь.
Это любопытное явление требует особого исследования. Полочка под самым потолком с начищенными медными кастрюлями — признак зажиточности.
К сожалению, после войны все эти полки опустели.
* * *
Тупой топор, тупой нож, тупые гвозди. Тупость орудий, видимо, повлияла на психологию людей, и среди Зелменовых можно встретить тупой взгляд, тупую голову, тупое упрямство.
Реб Зелмеле летом на рассвете выходил во двор в одних кальсонах и с превеликим усердием подбирал помет лопатой. У дядя Зиши был железный лом. Но все же самое важное орудие реб-зелменовского двора — это терка. Благодаря терке осуществлялись знаменитые зелменовские картофельные запеканки.
У Хаеле есть примус. Первым, кто ввел примус, был Цалка дяди Юды, и поэтому вначале примус считали мужской принадлежностью.
Бера соорудил у себя на дверях письменный ящик.
У дяди Фоли есть серебряная солонка, но он ее держит под замком.
Когда-то у реб Зелмеле висел на железной цепи большой медный канделябр, как в синагоге. Он весил около пуда, но немцы забрали его.
У Хаеле есть никелированная кровать.
Говорят, что у кого-то из Зелменовых имеется серебряная ложка, но, во всяком случае, в употреблении ее не видно.
Электричество ворвалось в реб-зелменовский двор революционным путем.
Восьмилинейные лампы в домах освещали уютным светом столы и кусочки стен. В этом густом небольшом пятне люди зимними вечерами лили в себя чай стаканами и прислушивались к зиме, к ночи, к бегу тяжелой зелменовской крови. Но вот появился холодный свет электричества, мертвый свет, как у светляка, и с тех пор люди, пожалуй, не имели никакого удовольствия от жизни. Человек стал просвечиваться насквозь.
Тогда-то вокруг электричества развернулась ожесточенная борьба.
Вместе с тем Зелменовы считают по сей день, что их обделяют: ходят слухи, будто на окраину посылают худшее электричество, то, что остается на дне котла.
Фалк провел радио.
После всех войн в реб-зелменовском дворе сохранилось двенадцать унаследованных медных кружек.
Даже Эстер, переписчица прописей, казалось бы, такая тихоня, и то имеет парочку собственных кружек и медную ступку.
II
Медицина в реб-зелменовском дворе
Лучшее средство от всех болезней — это горячие припарки.
Недаром, как только в реб-зелменовском дворе случается какое-нибудь несчастье, сразу принимаются кипятить в горшках воду.