— Зара?
Стукнув в дверь, в комнату входит сиделка с родимым пятном. Я поднимаю глаза, надеясь, что она не услышала ничего, не предназначавшегося для ее ушей. Сиделка выглядит раздраженной.
— Ты не должна отнимать время этой молодой Сестры своими историями. Ей пора в лазарет.
— Я только рассказала ей о Минотавре, — говорит Зара, и ее голос снова звучит безжизненно. — Все девы блуждают в лабиринтах, и каждой, чтобы спастись, нужен герой.
— Если ей позволить, она целый день будет рассказывать эти возмутительные греческие побасенки. Все потому, что она гувернанткой была когда-то, — отдуваясь, неодобрительно говорит сиделка. Свое вязание она держит на весу, и теперь я вижу, что это синий детский чулок. Для внука, наверное. — А теперь попрощайся, Зара.
Зара адресует мне жуткую широкую улыбку, и я вижу, что у нее отсутствует несколько зубов.
— До свидания, сестра Катерина. Cave quid dicis, guando, etcui.
— Чтобы я больше ничего подобного не слышала, Зара! Или ты будешь говорить по-английски, как все добрые люди, или не получишь ужина, — бранится сиделка и поворачивается ко мне. — Что она сказала?
— Понятия не имею, — вру я.
Благодаря отцу, настоявшему на том, чтоб мы учились латыни, эта фраза мне знакома.
Отнесись со вниманием к тому, что ты говоришь, когда и кому.
Лазарет в Харвуде — адское место. При входе на меня, словно из духовки, пышет волна нестерпимого жара. Тут горит камин, и в маленьком помещении безумно жарко. Тяжелые шторы плотно задернуты, от пламени свечей на стенах пляшут чудовищные тени. На узких металлических кроватях дремлет, стонет и кашляет где-то дюжина пациенток, и в воздухе стоит медный запах крови.
Девушка на угловой кровати плачет во сне и зовет маму. Другая девушка надсадно кашляет, и этот кашель сотрясает все ее тщедушное тело. Адди сидит подле скелетообразной старухи, из впалой груди которой вырываются такие звуки, словно каждый вздох может стать для нее последним. По контрасту Адди рядом с ней кажется невероятно юной, ее голова молитвенно опущена, каштановые волосы аккуратно, волосок к волоску, зачесаны назад и забраны в узел. Мне видно, как она дотрагивается до руки старухи, и та погружается в мирный, спокойный сон. В другом конце коридора судачат и смеются две сиделки, которых сейчас подменяют Сестры.
Вперед поспешно выходит сестра София.
— Я не могу помочь одной пациентке, моих возможностей не хватает. Ты не могла бы посидеть с ней минутку и посмотреть, что можно для нее сделать?
Со взмокшей от пота спиной я медлю в дверном проеме. Мне не хочется заходить. Все это слишком напоминает мне о комнате матери, болезни, агонии и смерти.
София подводит меня к женщине, которая мечется и стонет на своем скорбном ложе. Ее глаза обведены фиолетовым, очень светлые распущенные волосы лежат на плечах и подушке. Женщина держится руками за свой округлый живот, и у меня тут же возникает страшная догадка.
— Пожалуйста, — молит она, устремив на меня взгляд полных страха голубых глаз, — пожалуйста, принесите мне мою малышку. Я просто хочу ее увидеть. Только один раз, перед тем как ее увезут.
Я смотрю на сестру Софию, и та, подтверждая мои подозрения, слегка качает головой. Дочь этой женщины мертва.
— Она плакала, а потом вдруг… перестала, и мне не дают ее видеть. Где она?
Сестра Кора легонько подталкивает меня в сторону несчастной, а мне хочется сбежать. Что я могу поделать перед лицом такого горя?
— Сестра, пожалуйста, — шепчет женщина бескровными сухими губами.
Оглянувшись было на сестру Софию, я понимаю, что женщина обращается ко мне. Из кувшина на прикроватной тумбочке я наливаю в стакан мутной воды и подношу его к губам страдалицы. Она делает глоток и отворачивается.
— Мне нужна моя малышка, — ожесточенно говорит она.
— Мне очень жаль, — говорю я. Интересно, какие еще страдания пришлось вынести этой женщине, почему она оказалась в этом страшном месте. — Я ужасно вам соболезную.
Не надо было этого говорить.
— Нет! — Ее взгляд делается диким, она делает рывок к краю кровати, чтобы встать и отыскать своего ребенка. — Нет! Ты врешь! Я слышала, как она плачет.
Я хватаю ее за тонкие запястья и снова укладываю на подушку, прежде чем она оказывается на полу.
— Подождите. Вы не в себе, мэм. Так вы поранитесь.
Я произношу все это без выражения, но внутренне холодею от ужаса. Женщина очень больна, я почувствовала это, едва до нее дотронувшись. Чудо, что она не отправилась на тот свет следом за своим ребенком.
— Да какое мне до этого дело? — Она пытается вырвать руки. — Лучше умереть, чем доживать в этом аду. И тогда я снова буду с ней. Мне сказали, это была девочка. Моя единственная дочка!
Я цепляюсь за новую информацию:
— А сыновья у вас есть?
Она кивает, утирая слезы тыльной стороной ладони:
— Двое.
— Тогда вы должны поберечь себя. Детям нужна мать.
Но она лишь плачет еще горше:
— Я больше никогда их не увижу. Когда они вырастут, они будут ненавидеть меня за то, что я их бросила, — скулит она.
— Нет. Вы их мать. Они все поймут, когда подрастут.
Мне бы очень хотелось пообещать ей, что она непременно выйдет на волю и снова увидит своих детей. Но с чего бы ей верить мне — мне, облаченной в монашеские одеяния. Да и как дерзну я обещать подобное?
— Да что ты об этом знаешь? Ты ж Божья невеста, — горько иронизирует она. — У тебя и детей никогда не будет.
Ох. Я бы хотела когда-нибудь стать матерью.
Я думаю о сыновьях этой женщины. Я представляю себе двух белобрысых мальчишек, вижу, как задрожат их губы, когда они узнают, что мамы не стало. Я знаю, каково это. Я обхватываю ее запястья и изо всех сил желаю, чтоб она вернулась домой к своим мальчикам. Пусть ее дети никогда не познают сиротской доли. Я желаю, чтобы она поправилась и была достаточно здорова, чтоб бороться, когда придет время.
Из меня изливаются чары. Они опустошают меня, выворачивают наизнанку, стягивают мои внутренности в тугой узел. Это больно. Это очень больно. Это намного больнее, чем тогда, когда я исцелила Мэй. Я оседаю у постели, у меня кружится голова, но я стараюсь сохранить в мыслях образ двух мальчуганов. Я не отпускаю запястий больной. У меня получится. Я должна это сделать. Ради них, мальчишек.
— Кейт!
Рука сестры Софии ложится на мое плечо и оттаскивает меня назад, разрывая контакт. Я затуманенным взором смотрю на свою пациентку. В голове шумит. Женщина в кровати, не слишком переменившись, озадаченно смотрит на меня снизу вверх. Немудрено, ведь я почти потеряла сознание. Сработали ли чары? Этого не узнать, не дотронувшись до нее, но, прикоснувшись к ней, я почти наверняка хлопнусь в обморок.