Как-то в начале лета Пискун приказал овцам следовать за собой и увел их к дальней окраине Фермы на пустырь, поросший молодыми ивами. Овцы провели там целый день, пощипывая листья под присмотром Пискуна. Вечером он вернулся в жилой дом один, а овцам велел остаться на пустыре, где, по его словам, спать в теплую погоду полезнее, чем в стойле. Это продолжалось изо дня в день целую неделю, причем ни одно животное, кроме Пискуна, всё это время с овцами не общалось. А Пискун был с ними с утра до вечера. На Ферме он говорил, что обучает овец новой песне, а для этого, мол, нужна полная сосредоточенность.
Это произошло сразу после того, как овцы вернулись на Ферму. Был мягкий летний вечер. Животные кончили работу и шли домой, как вдруг со двора послышалось прерывающееся от ужаса ржание лошади. Животные в испуге замерли. Это был голос Люцерны. Она заржала снова, и животные галопом кинулись во двор. А затем они увидели то, что было причиной ужаса Люцерны.
По двору шла свинья — шла на задних ногах.
Это был Пискун. Немного неловко, словно ему было не совсем прилично нести своё тучное тело в таком положении, но, хорошо сохраняя равновесие, Пискун медленно шел через двор. А в следующую минуту из дверей дома в затылок друг другу вышли длинной вереницей все остальные свиньи; и все они шли на задних ногах. Некоторые держались лучше, некоторые хуже, одна или две даже слегка покачивались, но все успешно завершили круг по двору. И, наконец, под громовой лай собак и пронзительный вопль петуха, явился сам Наполеон, величественно выпрямившийся, свысока озиравший все вокруг — в том числе и собак, жавшихся к его ногам.
В правом его копытце был зажат кнут.
Мертвое молчание воцарилось во дворе. Пораженные, испуганные животные, сжавшись плотной толпой, смотрели, как свиньи медленно обходят двор. Мир словно перевернулся вниз головой. Но настал момент, когда первое потрясение прошло; и несмотря ни на что — ни на страх перед псами, ни на многолетнюю привычку помалкивать и не возражать, чтобы ни случилось, животные возмутились бы. Но именно в этот момент, словно по сигналу, стадо овец дружно заблеяло:
«Четыре ноги — хорошо, две ноги — ЛУЧШЕ!»
«Четыре ноги — хорошо, две ноги — ЛУЧШЕ!»
«Четыре ноги — хорошо, две ноги — ЛУЧШЕ!»
Это продолжалось пять минут без передышки. И ко времени, когда овцы смолкли, всякий протест оказался бессмысленным, ибо свиньи уже скрылись в доме.
Бенджамин почувствовал, что кто-то уткнулся носом в его плечо. Он оглянулся. Это была Люцерна. Старые глаза её казались тусклее обычного. Не говоря ни слова, она мягко потянула его за гриву и повела к дальней стене большого амбара, где были начертаны СЕМЬ ЗАПОВЕДЕЙ. С минуту они стояли, молча глядя на шероховатую темную стену и большие белые буквы.
«Зрение изменяет мне, — сказала наконец Люцерна. — Даже в молодости я не могла прочесть того, что там написано, но мне кажется, что вся стена выглядит теперь как-то иначе. Те же ли это Семь Заповедей, что и раньше, Бенджамин?»
Впервые Бенджамин отказался от своих правил и прочел Люцерне вслух то, что было написано на стене. Там оставалась теперь одна единственная Заповедь:
ВСЕ ЖИВОТНЫЕ РАВНЫ,
НО НЕКОТОРЫЕ ЖИВОТНЫЕ БОЛЕЕ РАВНЫ, ЧЕМ ДРУГИЕ.
Никому после этого не показалось странным, что когда свиньи, надзиравшие над работами, вышли поутру из дома, у каждой в правом копытце был зажат кнут. Не показалось странным и то, что свиньи купили себе радиоприемник, договорились об установке телефона и подписались на Центральную Газету, Вечерку и Юмористический Журнал. Не показался странным Наполеон, прогуливающийся в огороде с трубкой в зубах, ни то, что он стал носить парадную одежду Джонса — черный сюртук, галифе и гетры, а его любимая свиноматка разгуливала в шелковом воскресном платье миссис Джонс, в то время как прочие свиньи ходили в обыденной одежде четы Джонсов.
Спустя неделю под вечер во двор въехала вереница колясок. Депутация соседних фермеров получила приглашение осмотреть Ферму. Им показали её, и фермеры восхищались всем, что увидели, особенно же — мельницей. Животные как раз были заняты прополкой свекольного поля. Они прилежно трудились, почти не отрывая взгляда от земли, не зная — кого следует бояться больше — чужих посетителей или своих свиней.
А позднее хохот и нестройное пение послышалось из дома. Животные, при звуках смешанной речи вдруг почувствовали неодолимое любопытство. Что происходит там — в день, когда впервые животные и человеческие существа, встретились как равные? В едином порыве они двинулись тихонько к окнам жилого дома со стороны огорода.
Они задержались было у калитки, не решаясь идти дальше. Но Люцерна не остановилась, и остальные на цыпочках пошли за ней. Подобравшись к самому дому, животные, рост которых позволял это, осторожно заглянули в окна. В комнате, за круглым столом было полдюжины фермеров и столько же свиней из числа наиболее выдающихся. Во главе стола расположился сам Наполеон. Свиньи восседали на стульях вполне привычно. Компания развлекалась карточной игрой, которая была, как видно, прервана на время для очередного тоста. Из рук в руки переходил большой кувшин, стаканы наполнялись пивом. Никто не замечал животных, прилипших к окнам.
М-р Пилкингтон из Фоксвуда поднялся, держа в руке полный стакан. Он сказал, что собирается предложить собравшимся осушить стаканы, но полагает своей приятной обязанностью произнести сперва несколько слов. Он испытывает величайшее удовлетворение — и не сомневается, что все присутствующие разделяют его чувства, — по поводу того, что длительный период взаимного непонимания и недоверия пришел к концу. Было время — хоть он уверен: вся компания, как и он сам, не разделяла таких настроений — было время, когда к уважаемым владельцам Фермы Животных их соседи — люди относились, — не хочется говорить «враждебно», — но с определенным опасением. Имел место ряд досадных инцидентов, циркулировали ошибочные идеи и мнения. Предполагалось, что существование Фермы, принадлежавшей свиньям и управляемой ими, — явление не вполне нормальное, и что это может неблагоприятно отозваться на близлежащих районах. Весьма многие фермеры предполагали — без соответствующей проверки своих предположений — что на подобной ферме царит дух распущенности и анархии. Поэтому фермеры опасались разлагающего влияния Фермы на своих собственных животных и даже на людей-батраков. Но теперь недоверие рассеяно. Он и его друзья посетили сегодня Ферму Животных, осмотрели каждый ее уголок собственными глазами — и что же они увидели? Не только самые современные методы труда, но дисциплину и порядок, которые могут служить образцом для всех фермеров. Он полагает, что вправе отметить, — низшие животные на Ферме Животных выполняют больше работы и получают за это меньше, чем в любом другом районе страны. Более того, он и его коллеги видели сегодня много такого, что они намерены немедленно ввести в своих собственных хозяйствах.
В заключение он хотел бы подчеркнуть ещё раз, что дружеские чувства, которые в настоящее время существуют между Фермой Животных и её соседями, должны ещё больше окрепнуть в будущем. Меж человеческими существами и свиньями нет и не должно быть столкновения интересов. У них общие цели и общие затруднения в достижении таковых. Разве трудовая проблема не одна и та же повсюду? (Тут стало очевидно, что м-р Пилкингтон собирается подарить обществу какой-то тщательно подготовленный экспромт, но смех так разбирал его, что некоторое время он был просто не в состоянии огласить свой перл). Кончив, наконец, хрипеть и давиться смехом, от которого его многочисленные подбородки стали совершенно малиновыми, он проговорил: «Если вам приходится иметь дело с вашими низшими животными, то нам зато достается не легче с нашими низшими классами!» Эта жемчужина остроумия вызвала громовый хохот собравшихся. М-р Пилкингтон ещё раз поздравил свиней с введенными ими нормами питания, с рекордной длительностью рабочего дня — и что особенно поразило его при осмотре Фермы — с полным отсутствием лодырничания.