Я, кряхтя, поднялся и побрел через Рыночную площадь. Люди уже пришли в себя, некоторые небольшой толпой направились к месту упавшей бомбы.
Ну да, вы угадали. Бомбардировщики оказались не германскими. Война не разразилась. Всего лишь случайная авария. Самолеты вылетели, чтобы потренироваться в бомбометании (во всяком случае, с бомбами на борту), и кто-то по ошибке дернул рычаг. Полагаю, этот кто-то получил суровый втык. Паника кончилась довольно быстро: почтмейстер позвонил в Лондон спросить, началась ли война, ему ответили, что нет, и все уже знали, что просто несчастный случай. Но некий промежуток времени: может, минуту, может, минут пять — несколько тысяч горожан были уверены во вспыхнувшей войне. Хорошо, что заблуждение не длилось дольше; еще минут пятнадцать, и мы бы линчевали нашего первого «шпиона».
Я последовал за любопытными. Бомба упала на той.боковой улочке, где когда-то вел свою скромную' сапожную коммерцию дядя Иезекииль; снаряд разорвался всего ярдах в пятидесяти от бывшей его лавки. Завернув за угол, я услышал глухо гудевшее в толпе изумленным ужасом «о-оо!». Мне посчастливилось прибыть за несколько минут до машин «Скорой помощи» и пожарной команды, так что, несмотря на полсотни собравшихся, я смог увидеть все.
Первое впечатление, что прошел дождь из кирпичей и овощей. Всюду крошево капустных листьев — бомба напрочь разворотила зеленную лавку. На доме справа снесло часть крыши, горели чердачные стропила, у всех зданий вокруг те или иные повреждения и разбитые окна. Но взгляды были прикованы к дому слева. Его соседнюю с уничтоженной овощной лавкой стену обрушило, словно аккуратно срезало ножом. Невероятным образом комнаты наверху остались в прежнем виде. Точь-в-точь открытый спереди для восхищенных детских глаз кукольный дом. Кресла, комоды, выцветшие обои, еще не убранная постель с горшком под кроватью — все как положено в спальнях за исключением одной исчезнувшей стены. А вот нижние помещения весьма пострадали от взрыва, представляя собой жуткое месиво известки, кирпича, обломков стульев и буфета, клочьев скатерти, осколков посуды, припасов из кладовой. Прокатившаяся по полу банка варенья оставила длинную полосу багрового сиропа рядом с ручейком крови. И на куче битых тарелок лежала нога. Одна нога, в штанине, в черном ботинке с фирменной резиновой набойкой на каблуке. Это и вызывало общие потрясенные охи-вздохи.
Я постоял, посмотрел. Продолжавший медленно растекаться сироп постепенно смешивался с кровью. Когда прибыли пожарные, я отправился в гостиницу паковать вещи.
Хватит с меня, пожалуй, Нижнего Бинфилда.
Еду домой. Но я, конечно же, не сразу, не в тот же час отряхнул прах от ног своих. Так не делается. Когда случаются подобные события, их надо хорошенько обсудить с народом. В тот день не много было трудов на рабочих местах в старой части города: всюду шли разговоры о том, как именно громыхнула бомба и что каждый подумал, услыхав этот грохот. Барменша в «Георге» сообщала, что ее «прям всю затрясло», что ей теперь «воще уж сна не будет», ведь чего ждать, коли такие вон сюрпризы с этими бомбами. Какая-то бедняжка, от страха подскочив при взрыве, откусила себе кончик языка. Выяснилось, что в старых кварталах всем подумалось о налете германской авиации, а в другом конце города решили, что рвануло на чулочной фабрике. Позднее (я сам читал это в газете) Министерство военно-воздушных сил выпустило специальное сообщение, где, в частности, результат упавшей бомбы был назван «неутешительным». Действительно, убило лишь троих: зеленщика по фамилии Перрот и жившую в соседнем доме пожилую чету. Тело старушки вытащили из развалин более-менее целым, старичка опознали по ботинку, а от зеленщика Перрота не нашлось ничего. Хотя бы брючной пуговицы, над которой отслужить панихиду.
После полудня, оплатив счет, я уехал. В кармане осталось всего три фунта с мелочью. Эти миленькие нарядные гостиницы умеют тебя обчистить, да я и сам, не скупясь, швырял деньги на выпивку, сигары и прочие излишества. Купленное удилище со всей снастью я оставил в номере. Пускай возьмут. Мне уже не понадобится. Выкинул фунт, как говорится, за учебу. И славный получил урок. Не дано сорокапятилетним разжиревшим типам тешить себя рыбалкой. Не продлить им такие радости, разве что в снах, и не рыбачить им уже до гроба.
Странно, как впечатления, оседая, становятся отчетливей. Что я почувствовал, когда взорвалась бомба? В самый момент удара, разумеется, обмер от страха, а затем, глядя на разрушенный дом и валявшуюся стариковскую ногу, содрогнулся, как при виде жертв любой аварии. Муторное, конечно, зрелище. Вполне хватило, чтобы накормить по горло моим так называемым праздничным отпуском. Но, честно сказать, душу не перевернуло.
А вот когда я, выехав с окраин Нижнего Бинфилда, покатил на восток, все это снова во мне поднялось. Знаете, наверно, состояние, когда мчишь один за рулем и то ли волнистая лента бегущих мимо изгородей, то ли мерно стучащий двигатель помогает собраться с мыслями. Подобное еще бывает в поезде: вдруг начинаешь видеть вещи в более четкой перспективе. Все, смутно беспокоившее, стало проясняться в голове. Ну, например, моя поездка в Нижний Бинфилд. Как ее оценить? Игра без козырей? Возможно ли вернуться к жизни, которой ты когда-то жил, или та жизнь уходит навсегда? Что ж, теперь-то я знал. Да-да, хотя я, может, путано излагаю, но ответ появился уверенный. Старая жизнь умирает, и возвращение мое в Нижний Бинфилд было равносильно попытке вновь вернуть Иону во чрево кита. Нелепое приключение я придумал. Многие годы в уголке сознания вместе с дремавшей памятью о родном городке таилась вера, что захочу, так и назад, и вот попробовал, и не нашел буквально ничего. Разбила вдребезги мои мечты бабахнувшая бомба; полтонны тротила не пожалел Королевский военно-воздушный флот, чтоб уж наверняка.
Война, говорят, начнется в 1941-м. И если грянет, видимо-невидимо будет битой посуды, расколотых как фанерные ящики домов, кишок бухгалтерского клерка, размазанных по купленному в кредит пианино. Ну а пока? Сейчас-то что произошло? Я вам скажу. Несколько деньков в Нижнем Бинфилде мне доказали: все это надвигается на нас. Все то, что прячешь от себя, пытаешься считать ночным кошмаром или чем-то возможным только в других странах. Бомбежки, длиннющие очереди за продуктами, форменные рубашки и дубинки, колючая проволока, лозунги, огромные рожи на плакатах и пулеметы, строчащие с верхних этажей, — все это уже нависло над головой. Я понимал, в тот момент ясно понимал. И никак не спастись. Сопротивляйся, или же, зажмурившись, отыскивай «иной путь», или хватай чугунный молоток и с дружиной товарищей рвись бить, расшибать всмятку чьи-то лица — избежать не получится. Не отвертишься.
Давя на газ, я гнал свой старенький автомобиль вверх и вниз по холмам мимо пролетающих за окном вязов, пасущихся коров и пшеничных полей — гнал так, что чуть мотор не сжег. Настроение было примерно как в тот январский день, когда я, надев новый свой зубной протез, гулял по Стрэнду. И снова ощущение, что у меня прорезался талант провидца. Казалось, я вижу всю Англию, всех ее жителей и весь кошмар, который их поджидает. Хотя даже тогда мне самому минутами не очень верилось. Страна наша так велика, думаешь ты, катя в машине знакомой дорогой по сельским просторам и представляя расстилающиеся вокруг, бескрайние как Сибирь земли. Поля и буковые рощи, фермы и церкви, деревушки с бакалейными лавочками, общинными залами и утками, степенно кружащими в зеленых тинистых прудах. Да разве все это может куда-то деться? Как-нибудь уж останется. Тем временем я по Аксбриджской дороге вывернул к Лондону, показался пригородный Саутхолл. Потянулись нескончаемые ряды однообразно-безобразных домиков с их прочно налаженным внутри тускловато благопристойным обиходом. И далее на двадцать миль огромный лондонский мир: улицы, площади, переулки, муравейники съемного жилья, пабы, лавки жареной рыбы, кинотеатры. И восемь миллионов живущих, суетящихся каждый по-своему людей, которым совсем не хочется жить по-другому. Нет таких самолетов, чтобы разбомбить их личный, бесконечно разный укромный уклад. Это же целый космос! Мириады маленьких отдельных, особенных существований! Вырезающий из газет купоны почтового футбольного тотализатора Джон Смит, сыплющий анекдотами в парикмахерской Билл Вильямс, купившая к ужину пивка миссис Джонс — их восемь миллионов! Ну справятся же как-нибудь? Бомбы не бомбы, а жить будут по-прежнему?