Огромные, наподобие ангелов, звёзды сверкали над белоснежным куполом церкви. Млечный путь, словно большая река, протекал из одного конца неба в другой. Над нами поблёскивала зелёная, как изумруд, звезда. Охваченный волнением, я глубоко вздохнул. Зорба повернулся ко мне:
- Хозяин, ты веришь, что Бог стал человеком, и что он родился в стойле? Ты веришь этому или же тебе на всё наплевать?
- Мне трудно тебе ответить, Зорба, - сказал я, - я не могу утверждать, что я в это верю, и, тем более - что не верю. А ты?
- И я тоже, честное слово, не знаю, как теперь быть. Когда я был совсем маленьким, то не верил в бабушкины сказки про фей и, однако, дрожал от волнения, смеялся и плакал точно так же, как если бы я в них верил. Когда же у меня начала расти борода, я забросил все эти истории и даже смеялся над ними. И вот теперь, когда пришла ко мне старость, я, хозяин, расслабился, и снова в них верю… Какой забавный механизм - человек! Мы направились по дороге к дому мадам Гортензии и ускорили шаг, словно изголодавшиеся лошади, почуяв конюшню.
- Они весьма хитры, эти священнослужители! - сказал Зорба. - Они берут тебя через желудок; и как ты избежишь этого? В течение сорока дней, говорят они, ты не должен есть мясо, не должен пить вино: пост. А зачем? Для того чтобы ты начал изнывать без вина и мяса. Ах! Эти толстозадые, они знают все ухищрения!
Мой спутник ускорил шаг.
- Поторопись, хозяин, - сказал он, - индейка должно быть уже готова.
Когда мы вошли к нашей доброй даме в её маленькую комнату с большой кроватью искушения, стол был накрыт белой скатертью, индейка дымилась, лёжа раздвинутыми лапками вверх, от разожжённой жаровни исходило мягкое тепло.
Мадам Гортензия накрутила локоны и надела длинный выцветший розовый халат с широкими рукавами и обтрёпанными кружевами. Жёлто-канареечная лента, шириной в два пальца, стягивала в этот вечер её морщинистую шею. Она побрызгала подмышками туалетной водой с запахом флёрдоранжа.
«Насколько гармонично всё на этом свете! - думал я. - Насколько всё совершаемое на земле совпадает с трепетом человеческого сердца! Взять эту старую певичку, которая вела беспорядочный образ жизни; брошенная теперь на уединённом берегу, она воплощает в этой нищенской обстановке всю святость и теплоту женщины».
Обильный и тщательно приготовленный обед, горящая жаровня, украшенное и накрашенное тело, запах флёрдоранжа - с какой простотой и быстротой все эти обыкновенные, но настолько человечные, плотские удовольствия превращаются в огромную душевную радость.
Внезапно глаза мои наполнились слезами. Я почувствовал, что в этот торжественный вечер я был не одинок здесь, на берегу пустынного моря. Навстречу мне двинулось создание, полное жертвенности, нежности и терпения: это была мать, сестра, жена. И я, полагавший, что ни в чём не испытываю нужды, вдруг почувствовал, что мне многого стало недоставать.
Зорба, должно быть, тоже испытывал такое же сладостное возбуждение. Едва мы успели войти, как он сжал в объятиях принарядившуюся и намалеванную певицу.
- Христос воскресе! - воскликнул он. - Поклон тебе, женщина! - Смеясь, он повернулся ко мне.
- Взгляни-ка на это хитрое создание, которое зовётся женщиной! Ей удалось окрутить самого Господа Бога!
Мы сели за стол и набросились на приготовленные блюда, выпили вина; наши тела почувствовали удовлетворение, а души млели от удовольствия. Зорба вновь воспламенился.
- Пей и ешь, - кричал он мне каждую минуту, - ешь и пей, хозяин, веселись. Пой и ты, парень, пой, как поют пастухи: «Слава всевышнему!..» Христос Воскресе, это не какой-то там пустяк. Давай свою песню, чтоб Господь Бог тебя услышал и возликовал! Он завёлся, вновь обретя воодушевление.
- Христос Воскресе, мой бумагомаратель, мой великий учёный. Не мелочись: родился-таки он или не родился? Эх, старина, он родился и не будь идиотом! Если ты возьмёшь увеличительное стекло и станешь рассматривать воду, которую пьют - это мне сказал один инженер, - ты увидишь, что вода кишит червями, совсем маленькими, которых не видно невооруженным глазом. Ты увидишь червей и не станешь пить. Не будешь пить и подохнешь от жажды. Так разбей это стекло, хозяин, разбей его, чтобы черви тотчас исчезли, и ты смог пить и освежиться!
Он повернулся к нашей разнаряженной подруге и, подняв полную рюмку, сказал:
- Моя дорогая Бубулина, моя боевая подруга, я поднимаю этот бокал за твоё здоровье! В своей жизни я видел немало женских фигур» прибитых гвоздями на носах кораблей, они поддерживают руками свою грудь, их губы и щёки выкрашены в огненно-красный цвет. Они пересекли все моря, входили во все гавани, а когда корабль сгнивал, их спускали на берег, где они оставались до конца своих дней прислонёнными к стене какого-нибудь портового кабачка, куда приходят выпить капитаны.
Моя Бубулина, в этот вечер, когда я вижу тебя на этом берегу, теперь, когда я плотно поел и хорошо выпил, ты мне кажешься фигурой с носа огромного корабля. Я же - твоя последняя гавань, мой цыплёнок, я - тот кабачок, куда приходят капитаны выпить вина. Иди же, прислонись ко мне, опусти паруса. Я пью этот стакан вина, моя сирена, за твоё здоровье!
Мадам Гортензия, взволнованная и потрясённая, разревелась на плече у Зорбы.
- Вот увидишь, - шепнул мне на ухо Зорба, - из-за этих красивых слов у меня начнутся неприятности. Эта шлюха не позволит мне уйти сегодня вечером. Но что ты хочешь, мне жаль её, бедняжку, да! Мне её очень жаль!
- Христос Воскресе! - громогласно приветствовал он свою сирену. - За наше здоровье!
Зорба просунул свою руку под руку доброй дамы, и они залпом выпили своё вино на брудершафт, с восторгом глядя друг на друга.
Уже приближалась утренняя заря, когда я в одиночестве вышел из тёплой комнатушки с огромной кроватью и направился в обратный путь. Вся деревня, заперев окна и двери, теперь, после пиршества, спала под огромными зимними звёздами.
Было холодно, море бушевало, Венера повисла на востоке, задорно мерцая. Я шёл вдоль берега, играя с волнами: они устремлялись, чтобы обрызгать меня, я увёртывался. Я был счастлив и говорил себе:
«Вот истинное счастье: совсем не иметь честолюбия и одновременно работать, как раб; жить вдали от людей, не иметь в них нужды и любить их. Отпраздновать Рождество и, хорошо выпив и плотно закусив, укрыться совсем одному, вдали от всех соблазнов, имея над головой звёзды, слева землю, а справа море, чтобы вдруг почувствовать, что жизнь совершила своё последнее чудо, став волшебной сказкой».
Дни проходили. Я хорохорился, бодрился, но в глубинах моего сердца таилась печаль. В течение всей этой праздничной недели меня тревожили воспоминания, наполняя грудь далёкой музыкой и любимыми образами. Лишний раз меня восхитила мудрость античной легенды: сердце человека - это ров, наполненный кровью; по берегам этого рва лежат ваши любимые покойники и пьют кровь, чтобы воскреснуть; чем дороже они были для вас, тем больше они пьют вашей крови.