Иисус покачал головой и взял Филиппа за плечо:
— Я гордился тобой, Филипп. Ты был лучшим из пастухов, ибо пас не овец — у тебя их не было, — но ветры, выгоняя их по ночам на пастбища. В своих мечтах ты разжигал огонь на вершине горы и кипятил молоко в большом котле, а после выливал на горные склоны, чтобы оно текло вниз, на равнину, и каждый бедняк мог вволю напиться. Все твое богатство было в твоей душе. А снаружи — бедность, одиночество, голод. Воистину ты был моим учеником. Но сейчас… Филипп, Филипп, лучший из пастухов, как ты пал. Ты думаешь только об овцах. Тебе хочется погладить их упругую шерсть, ощупать налитые бока. Ты погиб, мой бедный Филипп.
— Я голоден. Что скажешь на это?
— Думай о Боге — и утолишь свой голод, — сурово ответил Иисус, и сердце его снова сжалось.
Он повернулся к горбуну, лежавшему на земле. Склонился, посмотрел внимательнее, но не узнал. Отвел с его лица волосы, увидел за ухом сломанное перо и улыбнулся:
— А, это ты, Матфей, чернильная душа, мой верный писец? Перо сломано, но по-прежнему торчит у тебя из-за уха. Верно, ты сражаешься им вместо копья.
— Зачем насмехаешься надо мной? — огрызнулся Матфей. — Из-за тебя весь мой труд пошел прахом. Я старался, как мог, описывать твою жизнь и дела. Я мог прославить твое и свое имя. И что же? Павлин сбросил яркие перья, и под ними оказался жалкий цыпленок. Зачем я трудился?
Иисус слушал, опустив голову, и ощущал все больше и больше свою слабость. Внезапно он вскинул голову и грозно посмотрел на Матфея:
— Да как ты смеешь?!
Лысый косоглазый старик высунул голову из-за спины Нафанаила и захихикал. Иисус повернулся и узнал его:
— Это ты, Фома? Мой недоношенный младенец. Двуликий, пронырливый и вездесущий.
— Да, равви, это я, собственной персоной. Вот только зубы растерял да вконец облысел. А в остальном — полный порядок.
— Неужто и ты, герой из героев, сражался, чтобы спасти Иерусалим?
— Помилосердствуй, равви. Я не сумасшедший. Я изображал пророка.
— Ты? Пророка? Воистину и у муравья вырастают крылья. Неужели Господь коснулся тебя Своим дыханием?
— Господь тут ни при чем. Просто я постиг одну тайну.
— Какую?
— Я понял, каким должен быть пророк. Когда-то и ты об этом знал, да, видно, с годами забыл.
— Ну что ж, хитрец, напомни. Может, пригодится. Так каким же должен быть пророк?
— Пророк — это тот, кто надеется, когда все потеряли надежду, и впадает в отчаяние, когда все спокойны. Спросишь почему? Да потому, что он разгадал Великую Тайну.
— И в чем заключается эта тайна?
— Ничто в мире не вечно.
— С тобой страшно говорить, Фома. В твоих глазах я различаю хвост, рога и отблеск адова пламени.
— Это горит Свет Истины, равви. Ты знаешь это, но тобой владеет сострадание к людям. Душа слаба, и потому мир пребывает во мраке. Разум не ведает жалости и озаряет мир пламенем… Ты киваешь мне, чтобы я замолчал… Ты прав. Негоже нам открывать тайны слабым душам. Непосильным окажется для них такое испытание. Лишь один, знаю, смог бы выдержать.
— Кто?
Фома кивнул на стоявшего позади всех, в воротах, высокого седого старика, похожего на одинокое высохшее разбитое молнией дерево. Корни волос и борода его были по-прежнему рыжими.
— Иуда — единственный среди нас, кого не сломили невзгоды. Будь осторожен, равви. Видишь, он весь пылает яростью? Кто знает, что у него на уме.
— Иуда, брат мой! — обратился Иисус. — Время — кровожадный тиф. Оно пожирает не только людей, но и города, царства и — да простит меня Господь! — богов. Но тебя время обошло стороной. Ярость твоя не утихла. Ты так и не примирился с миром. Вижу, на груди у тебя по-прежнему поблескивает нож, а в глазах — гнев и надежда, великое пламя молодости… Здравствуй!
— Иуда, разве ты не слышишь? Учитель обращается к тебе, — сказал с укоризной седобородый старик с глубокими ранами на шее и щеках и припал к ногам Иисуса. Это был Иоанн.
— Упрям, как мул, — вздохнул Петр. — Сжал губы, чтобы не отвечать.
Иисус с нежностью глядел на своего давнего спутника.
— Иуда, перелетные птицы обронили над крышей моего дома вести о тебе. Я слышал, ты ушел в горы и сражался с поработителями Израиля. Слышал, в Иерусалиме ты схватил саддукеев, повязал красные ленты на шеи предателей и зарезал их, как агнцев на алтаре Бога Израиля. Великая, мрачная, отчаянная душа. С того дня, как мы расстались, ты не знал ни дня покоя. Иуда, брат мой, мне не хватало тебя. Я рад, что снова тебя вижу.
Иоанн в страхе поглядел на Иуду, еще крепче стиснувшего зубы, чтобы не отвечать, и спрятался за спины других.
— Берегись, равви, — сказал Петр, — ты играешь с огнем.
— Разве ты не слышишь меня, Иуда, брат мой? — продолжал Иисус. — Почему ты молчишь? Почему не приложишь руку к сердцу и не скажешь: «Я рад видеть тебя». Или падение Иерусалима лишило тебя дара речи? Ты кусаешь губы, чтобы сдержать рыдание? Крепись, не впадай в отчаяние. Ведь ты мужчина. Раны на твоем теле говорят, что ты сражался, как лев. Но, защищая Иерусалим, ты вступил в единоборство с Богом и потому был бессилен. Господь уже давно решил обратить священный город в груду пепла.
— Смотри, сжал кулаки, — прошептал испуганно Петр. — Сейчас кинется на тебя.
— Лучше отойти в сторону, от греха подальше, — буркнул Нафанаил.
— Берегись, равви! — закричали Мария и Марфа и бросились к нему.
Но Иисус продолжал говорить. Его губы едва заметно дрожали.
— Я тоже сражался, как мог, Иуда, брат мой. В молодости я хотел спасти мир, но потом повзрослел и избрал путь человеческий. Я пахал землю, рыл колодцы, растил виноград и маслины. Сжимал в своих объятиях женщин и давал жизнь детям. Я победил смерть, не это ли я обещал вам когда-то? Видишь, я сдержал свое слово.
Иуда рванулся вперед, оттолкнул стоявших перед ним Петра и женщин и крикнул:
— Предатель!
Все замерли. Иисус побледнел и прижал руки к груди:
— Я? Я? Ты бросил тяжкое обвинение, Иуда. Возьми свое слово назад.
— Предатель!
Сгорбленные старики попятились к воротам. Фома первым выскочил на улицу. Обе женщины бросились к ним.
— Братья, не уходите, — закричала Мария, — не оставляйте вашего учителя! Сатана убьет его.
Марфа схватила за руку Петра:
— Куда ты? Снова предаешь его? Снова?
— Я тоже не собираюсь связываться с Иудой, — буркнул Филипп. — Я уже стар, а у Искариота тяжелая рука. Идем, Нафанаил.
Иуда и Иисус стояли теперь друг против друга. Глаза Иуды горели ненавистью. Иисус чувствовал запах пота и гноящихся ран.