— Покайтесь! Покайтесь! — воскликнул сын Ионы. Он вырвался из объятий брата и стал посреди двора.
Стал перед почтенным Зеведеем и простер перст, указуя в небо.
— Я же тебе добра желаю, Андрей, — сказал Зеведей. — Сядь, поешь, выпей вина и придешь в себя, — в голове у тебя помутилось от голода, несчастный!
— Это у тебя помутилось в голове от благополучия, почтенный Зеведей, — ответил сын Ионы. — Но земля разверзнется у тебя под ногами, Господь пошлет землетрясение, которое поглотит и твою давильню, и твои лодки, и тебя самого, утроба ненасытная!
Распалившись, он вращал глазами, устремлял взгляд то на одного, то на другого, и кричал:
— Прежде чем это сусло станет вином, наступит конец света! Набросьте на тело свое власяницу, посыпьте голову прахом, бейте себя в грудь, восклицая: «Грешен я! Грешен!» Земля — древо изгнившее, грядет Мессия с секирой во длани!
Иуда отложил молот, верхняя губа его приподнялась, и острые зубы блеснули на солнце. Зеведей не мог больше сдерживаться:
— Если ты веруешь в Бога, Петр, то возьми его и уведи отсюда! — крикнул он. — У нас работа. Грядет! Грядет! То с огнем, то с записями, а теперь — вот вам нате! — уже и с секирой! Оставьте нас в покое, смутьяны! Этот мир выстоит, выстоит, ребята, давите виноград и ничего не бойтесь!
Петр ласково похлопал брата по спине, пытаясь утихомирить его.
— Успокойся, успокойся, брат, — ласково говорил Петр. — Не кричи! Ты устал с дороги, пошли домой. Отдохнешь, и отец наш почтенный возрадуется сердцем, как только тебя увидит.
Он взял Андрея за руку и медленно, очень бережно, словно слепого, повел его. Они вошли в узенькую улочку и вскоре пропали из виду.
Почтенный Зеведей захохотал:
— Эх, Иона горемычный, рыбий пророк, ну и досталось же тебе от судьбы!
Но тут заговорила почтенная Саломея, все еще чувствовавшая на себе жгучий взгляд больших глаз Андрея.
— Зеведей, Зеведей, — покачала она седой, головой. — Думай, что говоришь, старый грешник! Не смейся! Ангел стоит над нами и все записывает. Как бы не пришлось расплачиваться за то, над чем ты теперь насмехаешься!
— Мать права! — сказал Иаков, хранивший до того молчание. — Погоди немного, и ты сам натерпишься того же от своего любимчика Иоанна. Думаю, беды тебе не миновать: работники, которые таскают корзины, говорят, что он и не думает собирать виноград, а только знай себе сидит да болтает с женщинами про Бога, посты да про души бессмертные… Так что плохи твои дела, отец!
Он сухо засмеялся, потому как не переваривал своего избалованного брата — бездельника, и принялся ожесточенно давить ногами виноград.
Кровь, ударила в тяжелую голову Зеведею: он с трудом терпел старшего сына как раз за то, что тот был похож на него самого, и уже вот-вот должна была вспыхнуть ссора, но тут в воротах показалась опирающаяся на руку Иоанна Мария, жена Иосифа из Назарета. Ее маленькие, с изящными лодыжками ноги были сплошь покрыты кровью и пылью дальней дороги. Уже несколько дней, как ушла она из дому и ходила от села к селу в поисках своего бесталанного, сына, проливая горькие слезы: Бог повредил ему рассудок, он свернул с пути человеческого, а мать плачет и рыдает о нем, еще живом. Она все спрашивает да спрашивает, не видал ли кто ее сына. Он высок, строен, ходит босым, в голубой одежде, подпоясанной черным кожаным поясом, — может быть, видели его? Но нет, никто его не видел, и только младший сын Зеведея — да будет он счастлив! — указал ей на след. Сын Марии пребывал в обители посреди пустыни, где, облачившись в белую рясу, лежит, припав лицом к земле, и все молится… Иоанн сжалился над женщиной и все рассказал ей. И вот, опираясь на руку Иоанна, пришла она во двор к Зеведею, чтобы чуть передохнуть перед дорогой в пустыню.
Почтенная Саломея величественно поднялась.
— Добро пожаловать к нам, дорогая Мария! Заходи. Мария опустила платок до самых глаз, нагнулась, потупив взгляд, прошла через двор, схватила свою старую подругу за руку и заплакала.
— Грех великий лить слезы, дитя мое, — сказала почтенная Саломея, усадив Марию рядом с собой на кущетку. — Твой сын пребывает ныне под кровом Божьим, и ничто не угрожает ему.
— Тяжело горе материнское, госпожа Саломея, — ответила со вздохом Мария. — Единственного сына послал мне Бог, да и то обреченного.
Эти скорбные слова услышал почтенный Зеведей. Он был совсем не плохим человеком, если только дело не касалось его интересов, и потому спустился с помоста, чтобы утешить Марию.
— Это по молодости, — сказал Зеведей. — Это по молодости, не горюй — пройдет. Она как вино — молодость благословенная, но мы скоро трезвеем и, уже не брыкаясь, подставляем шею под ярмо. Твой сын тоже протрезвится, Мария. Да и мой сын, который сейчас рядом с тобой, тоже, слава Богу, мало-помалу приходит в чувство.
Иоанн покраснел, но не проронил ни слова и вошел в дом, чтобы поднести гостье прохладной воды и медовых смокв. Усевшись рядом и прильнув друг к дружке головами, женщины повели тихую беседу о богоодержимом сыне. Разговаривали они шепотом, чтобы мужчины не слышали и, встряв в разговор, не потревожили того глубокого наслаждения, которое приносит женщинам страдание.
— Твой сын, госпожа Саломея, говорит, будто мой все молится и молится, мозоли выступили от покаяний на руках и ногах его, он не принимает пищи, совсем зачах, в воздухе ему стали мерещиться крылья, будто уже и от воды он отказался, желая узреть ангелов… И до чего только доведет его эта напасть, госпожа Саломея? Дядя его — раввин, исцеливший стольких бесноватых, сына моего исцелить не в силах… И за что только Бог проклял меня, госпожа Саломея, чем я перед Ним провинилась?
Мария опустила голову на колени старой подруге и зарыдала.
Иоанн поднес воды в медной чаше и ветку смоковницы с несколькими плодами.
— Не плачь, госпожа, — сказал он, положив смоквы у ног Марии. — Святое сияние озаряет лик твоего сына. Не всем дано зреть это сияние, но однажды ночью я видел, как оно касается его лица, гложет его, и страх обьял меня. А старец Аввакум каждую ночь видел во сне, что покойный настоятель держит твоего сына за руку, водит его из кельи в келью и указывает на него перстом. Молчит, улыбается и указывает на него перстом. Страх объял старца Аввакума, он вскочил на ноги, разбудил монахов, и все вместе стали они истолковывать сновидение. Что желал сказать им настоятель? Почему он указывал с улыбкой на новоприбывшего гостя? А третьего дня, когда я покинул обитель, пришло озарение Божье и сновидение уразумели: мы должны поставить его настоятелем — вот что велел нам покойный, — поставить его настоятелем… И сразу же монахи направились все вместе к твоему сыну, пали ему в ноги, ибо такова была воля Божья, и воззвали к нему, дабы стал он настоятелем обители. Но сын твой отказался. «Нет! Нет! — воскликнул он. — Не таков мой путь, не по мне эта честь, и потому уйду я отселе!» Когда я покидал обитель, а было это в полдень, то слышал, как он громко отказывался, монахи же грозились запереть его в келье, приставить к двери охрану и тем самым воспрепятствовать его уходу.