Изабелла предавалась этим размышлениям, пока они втроем сидели за чаем, но это приятное занятие вскоре было прервано, так как из Лондона прибыл знаменитый врач. Его сразу же проводили в гостиную, и миссис Тачит, желавшая поговорить с сэром Хоупом наедине, удалилась с ним в библиотеку, а вслед за тем мадам Мерль и Изабелла расстались до следующей трапезы. Мысль, что она еще увидится с этой столь привлекательной женщиной, помогла Изабелле немного приглушить в себе то гнетущее ощущение печали, которое сейчас охватило весь Гарденкорт.
Перед обедом Изабелла спустилась в гостиную, там еще никого не было, однако почти сразу вслед за ней вошел Ральф. Его тревога за жизнь отца несколько рассеялась: сэр Мэтью Хоуп смотрел на положение мистера Тачита не столь мрачно. Он посоветовал в ближайшие три-четыре часа оставить больного на попечение одной лишь сиделки, так что Ральф, его мать, да и сама лондонская знаменитость получили возможность спуститься в столовую. Вскоре появились миссис Тачит и сэр Мэтью, последней вошла мадам Мерль.
Но еще до ее прихода Изабелла успела поговорить о ней с Ральфом, расположившимся у камина.
– Скажите, что представляет собой мадам Мерль?
– Самая умная женщина на свете, не исключая вас, – ответил Ральф.
– Она показалась мне удивительно приятной.
– Не сомневался, что она покажется вам удивительно приятной.
– Вы поэтому и пригласили ее сюда?
– Я не приглашал ее, более того, когда мы вернулись из Лондона, я понятия не имел, что она здесь. Ее никто не приглашал. Она матушкина приятельница, и сразу после нашего отъезда от нее пришло письмо. Она сообщала, что прибыла в Англию – обычно она живет за границей, хотя немало времени проводит и здесь, – и желала бы погостить у нас несколько дней. Она принадлежит к тому разряду женщин, которые спокойно могут позволить себе подобное письмо: ей везде рады. А уж о моей матушке и говорить нечего: мадам Мерль – единственный человек на свете, к которому она относится с восхищением. После себя самой – себе она все-таки отдает предпочтение – она согласилась бы быть только мадам Мерль. Перемена и впрямь оказалась бы разительной.
– В мадам Мерль действительно бездна очарования, – сказала Изабелла. – И играет она бесподобно.
– Она все делает бесподобно. Она – само совершенство. Изабелла бросила на кузена быстрый взгляд.
– А вы ее недолюбливаете.
– Напротив. Я даже был в нее влюблен.
– И она не ответила вам взаимностью, поэтому вы ее и недолюбливаете.
– О взаимности не могло быть и речи. Тогда был еще жив мосье Мерль.
– Он умер?
– Так говорит мадам Мерль.
– Разве вы ей не верите?
– Верю, поскольку это утверждение весьма правдоподобно. Муж мадам Мерль непременно должен был уйти в небытие.
Изабелла вновь взглянула на кузена.
– Не понимаю, что вы хотите этим сказать. Вы хотите сказать нечто такое, чего вовсе не хотите сказать. Кем он был, этот мосье Мерль?
– Мужем мадам.
– Вы просто несносны. У нее есть дети?
– Ни единого ребенка. Даже намека. К счастью.
– К счастью?
– К счастью для ребенка. Она, несомненно, его избаловала бы.
Изабелла собралась было в третий раз объявить кузену, какой он несносный, но появление той самой особы, которую они обсуждали, прервало их беседу, Мадам Мерль быстро вошла в гостиную, шелестя шелковыми юбками, и, застегивая на ходу браслет, попросила прощения за то, что опоздала; глубокий вырез синего платья обнажал белую грудь, не слишком успешно прикрытую затейливым серебряным ожерельем. Ральф тотчас преувеличенной готовностью отставного поклонника предложил ей руку. Однако, даже если бы он все еще искал ее милостей, сейчас ему было не до того. Переночевав в Гарденкорте, знаменитый лекарь наутро вернулся в Лондон, но, переговорив вторично с домашним врачом мистера Тачита согласился, снисходя к просьбе Ральфа, повторить свой визит. На следующий день сэр Мэтью Хоуп снова навестил больного, но в этот второй приезд его взгляд на состояние хозяина дома оказался куда менее радужным: за истекшие сутки пациенту стало хуже. Он очень ослабел, и Ральфу, почти не отходившему от постели отца, уже не раз казалось, что вот-вот наступит конец. Местный врач, человек весьма здравомыслящий, которому Ральф в глубине души доверял даже больше, чем его прославленному коллеге, не покидал Гарденкорт, а сэр Мэтью Хоуп еще неоднократно приезжал из Лондона. Мистер Тачит подолгу оставался в полузабытье: он много спал и почти ничего не говорил. Изабелле, которая от всего сердца стремилась как-то быть полезной дяде, разрешали иногда посидеть с ним, когда другие ходившие за больным (среди которых миссис Тачит занимала отнюдь не последнее место) нуждались в отдыхе. Старик, по-видимому, не узнавал ее, а она, замирая, твердила про себя: «Только бы он не умер, пока я здесь одна», и эта мысль так пугала ее, что прогоняла сон. Однажды он открыл глаза и посмотрел вполне осмысленно, но не успела Изабелла подойти к нему, надеясь, что он узнает ее, как, закрыв глаза, он снова впал в беспамятство. Однако на следующий день сознание вернулось к нему и уже на более длительное время, у постели же его на этот раз был Ральф. Старик, к радости сына, заговорил, и тот стал уверять больного, что не сегодня-завтра ему позволят сесть.
– Сесть? – повторил мистер Тачит. – Нет, мой мальчик. Разве что по обычаю древних – кажется, был у древних такой обычай? – меня похоронят сидя.
– Зачем ты так говоришь, папа, – пробормотал Ральф. – Ведь тебе лучше, не станешь же ты это отрицать.
– Не стану, если ты не будешь утверждать, что мне лучше. Нам ли под конец кривить душой друг с другом? Мы ведь никогда этим не занимались. Умереть все равно неизбежно – так не лучше ли умереть больным, чем полным сил? Я очень болен – серьезнее, чем когда-либо. Надеюсь, ты не станешь убеждать меня, что мне может стать еще хуже? Это было бы слишком тяжко. Не станешь? Вот и хорошо.
Приведя эти веские основания, мистер Тачит умолк, однако некоторое время спустя, когда около него снова оказался Ральф, он опять заговорил с ним. Сиделка ушла ужинать, и Ральф один дежурил у постели больного, сменив на этом посту миссис Тачит, просидевшую возле него весь вечер. Комнату еле освещал мерцавший в камине огонь, который в последние дни постоянно поддерживали, и длинная тень, отбрасываемая фигурой Ральфа, подымалась по стене к потолку, принимая то и дело новые, но неизменно причудливые очертания. – Кто со мной? Это ты, сын? – спросил старик.
– Да, папа, с тобой твой сын.
– Здесь больше никого нет?
– Никого.
Помолчав немного, мистер Тачит чуть слышно продолжал:
– Давай поговорим.
– А тебя это не утомит? – озабоченно спросил Ральф.
– Пусть утомит. Какое это теперь имеет значение. У меня впереди долгий отдых. Я хочу поговорить о тебе.