— Каждый здравомыслящий человек поступил бы так же на моем месте.
Теперь Малыш мог заглянуть в комнату с верхней площадки лестницы, хотя массивная спина, широкое платье, квадратные бедра женщины почти заслоняли от него Роз, которая стояла у стены в позе, выражавшей угрюмый вызов. Маленькая и худенькая, в своем черном бумажном платье и белом переднике, с покрасневшими, но сухими глазами, испуганная, решительная и мужественная, она представляла какой-то странный контраст с Айдой, словно человечек в котелке, которого владелец балагана на ярмарке заставляет вызывать на борьбу силача.
— Оставьте меня наконец в покое, — повторила она.
Это были Нелсон-Плейс и Мэнор-стрит; они столкнулись здесь, в комнате служанки; на мгновение неприязнь исчезла, и он почувствовал неясную тоску. Он понял, что Роз неотделима от его жизни, как комната или стул: она была чем-то, что дополняло его. Он подумал: «А она крепче Спайсера». Даже самое скверное в нем нуждалось в ней: ведь и он не мог обойтись без добра.
— Чем это вы расстраиваете мою девушку? — тихо сказал он, и этот вопрос прозвучал для него неожиданно приятно, как утонченная жестокость. В конце концов, хоть он и метил выше Роз, у него было то утешение, что она не могла спуститься ниже его. Так он стоял, ухмыляясь, когда женщина обернулась. Между стременем и землей… Он уже убедился в несостоятельности этого утешения; в конце концов, если бы к нему привязалась какая-нибудь бесстыдная рыжая шлюха, из тех, что он видел в «Космополитене», его торжество было бы неполным. Он усмехнулся им обеим; тоску его прогнал порыв окрашенной грустью чувственности. Она — праведница — он убедился в этом, — а он — погибшая душа; они созданы друг для друга.
— Оставьте ее в покое, — сказала женщина. — Я все о вас знаю. — Она словно попала в чужую страну; типичная англичанка за границей. У нее даже не было с собой разговорника. Она была так же далека от них обоих, как от ада… или от рая. Добро и зло жили в одной стране, говорили на одном языке, ходили вместе, как друзья, вместе наслаждались, подавали друг другу руку здесь, у железной кровати. — Вы же не хотите идти против Добра, Роз? — умоляюще спросила она.
— Оставьте нас в покое, — опять прошептала Роз.
— Ты хорошая девочка, Роз. И у тебя с ним нет ничего общего.
— Вы ровно ничего не понимаете.
Сейчас ей оставалось только пригрозить, уходя.
— Я не отступлюсь от вас так просто. У меня есть друзья.
Малыш с удивлением посмотрел ей вслед.
— Что за черт! Кто она такая?
— Не знаю, — ответила Роз.
— Я ее раньше никогда не видел. — В нем вспыхнуло смутное воспоминание и сразу же исчезло. — Что ей нужно?
— Не знаю.
— Ты хорошая девочка, Роз, — сказал Малыш, схватив пальцами ее маленькую, костлявую руку.
Она покачала головой.
— Я дурная. Я хочу быть дурной, — умоляюще сказала Роз, — если она хорошая, а ты…
— Ты всегда будешь только хорошей. Некоторым это может не понравиться, а мне наплевать, что они подумают.
— Я все для тебя сделаю. Скажи мне, что нужно сделать. Я не хочу быть такой, как она.
— Тут важно не то, что ты делаешь, — ответил Малыш, — а то, что ты думаешь. У меня это в крови, — хвастливо продолжал он. — Наверное, когда меня крестили, святая вода не подействовала. Я никак не мог криком изгнать из себя дьявола.
— А она-то хорошая? — нерешительно спросила Роз, боясь высказать свое мнение.
— Она? — Малыш засмеялся. — Она просто ничто.
— Нам нельзя здесь оставаться, — сказала Роз. — А как было бы хорошо. — Она посмотрела вокруг: на плохую подделку офорта «Победа» Ван Тромпа, на три железные кровати, два зеркала, единственный комод, пучки светло-розовых цветов на обоях, как будто здесь она чувствовала себя безопаснее, чем на улице, в этот ветреный летний вечер. — У нас красивая комната. — Она желала бы разделить ее с ним, пока у него не будет домашнего очага для них обоих.
— Хотела бы ты уйти с этого места?
— От Сноу? Ну нет, это хорошее место. Я не хотела бы служить нигде, кроме как у Сноу.
— А если ты выйдешь за меня замуж?
— Нам слишком мало лет.
— Это можно устроить. Есть кое-какие способы. — Он отпустил ее руку и принял беспечный вид. — Если бы ты захотела. Я ничего не имею против.
— Я-то хотела бы. Но нам ни за что не разрешат.
— В церкви нельзя, — беззаботно объяснил он. — Во всяком случае, сначала. Там могут быть затруднения. Ты боишься?
— Нет, не боюсь. Но разве нам разрешат?
— Мой адвокат как-нибудь устроит.
— А у тебя есть адвокат?
— Конечно, есть.
— Это звучит… важно… как будто ты уже взрослый.
— Мужчина не может вести свои дела без адвоката.
Она сказала:
— Я никогда не думала, что это будет здесь.
— Что?
— Что мне сделают предложение здесь. Я думала… в кино или, может быть, вечером на набережной. Но так лучше, — добавила она, переводя взгляд с «Победы» Ван Тромпа на оба зеркала. Она отошла от стены и подняла к нему лицо; он знал, чего она от него ожидает, и с легким отвращением посмотрел на ее полуоткрытый рот. Суббота, одиннадцать часов вечера, извечные забавы… Он прижал свои твердые пуританские губы к ее губам и опять ощутил сладковатый запах человеческой кожи. Он предпочел бы вкус пудры Коти, или несмывающейся губной помады, или другой косметики. Он закрыл глаза, а когда снова открыл их, увидел, что она, как слепая девушка, ждет новой милостыни. Его поразило, что она не способна заметить его отвращение.
— Ты знаешь, что это значит? — спросила она.
— Что?
— Это значит, что я никогда не предам тебя, никогда, никогда, никогда.
Она принадлежала ему, как комната или стул; Малыш заставил себя улыбнуться ее растерянному, как у слепой, личику; он улыбнулся смущенно, с неясным чувством стыда.
Все обошлось как нельзя лучше — материалы дознания даже не попали на газетные стенды, никого не допрашивали. Малыш возвращался пешком вместе с Дэллоу, он мог бы чувствовать себя победителем.
— Хорошо, что Кьюбит не знает, как все было, он не очень-то надежный, — заметил Малыш.
— А Кьюбит ничего и не узнает. Друитт пикнуть побоится, а я, как тебе известно, не из болтливых, Пинки.
— Мне все кажется, Дэллоу, что за нами следят.
Дэллоу осмотрелся.
— Никого. Я знаю в Брайтоне каждого шпика.
— Женщины не видно?
— Нет. На кого это ты думаешь?