«Не смешно, Эль!»
«Знаешь, Итан, тебе надо дочитать к завтрашнему дню пьесу «Суровое испытание»…»
Самое странное, что когда в твоей жизни появляются проблемы вселенского масштаба, то повседневные заботы кажутся тебе сущей ерундой. Если, конечно, новой подружкой твоего отца становится не твоя же школьная преподавательница со стеклянным глазом…
Как ни крути, Лилиан Инглиш — это серьезно. Теперь она уплетает резиновую курицу вместе с папой, а я остался не у дел.
Выяснилось, что в «Суровом испытании», по выражению Лены, главные героини — не ведьмы, а стервы. Хорошо, что я одолел пьесу в последний момент, потому что после прочтения я возненавидел половину школы «Джексон» и группу поддержки еще больше, чем раньше.
Когда начался урок, я с гордостью думал, что действительно кое-что понял о Джоне Прокторе — парне, который оказался главной жертвой во всей истории. Но меня ждал очередной сюрприз: девчонки нарядились в серые платья с белоснежными передничками, а парни — в рубашки и брюки, заправленные в носки. Только мы с Леной были без костюмов.
Миссис Инглиш отмерила нам положенную долю презрения и негодования и вычла из каждого из нас по пять баллов. Я изо всех сил пытался не оглядываться на папу, который устроился на задней парте с древней школьной видеокамерой.
Мебель в классе расставили так, что помещение теперь напоминало зал суда. С одной стороны сидели девушки под предводительством Эмили Эшер. Они изображали мошенниц и притворялись, что одержимы дьяволом. У Эмили, кстати, прекрасно получалось, да и у остальных тоже. Перед ними располагалась судейская трибуна, а позади — место для дачи свидетельских показаний.
— Мистер Уот, — обратилась ко мне миссис Инглиш, — будьте любезны, начните за Джона Проктора, а потом вас сменит кто-нибудь другой.
То есть я должен играть парня, которому сейчас испортит жизнь толпа безумных девиц? Замечательно!
— Пусть Лена будет Абигайль! Мы начнем с самой пьесы, а остаток недели посвятим обсуждению реальных событий, на которых она основана.
Я побрел к своему стулу, а Лена удалилась в противоположный угол класса. Миссис Инглиш дала папе отмашку:
— Все, Митчелл!
— Я готов, Лилиан!
Все, не сговариваясь, уставились на меня.
Инсценировка прошла как по маслу, то есть со всеми обычными накладками. Аккумулятора камеры хватило минут на пять. Девчонок застукали за написанием эсэмэс и отобрали у них мобильники, что вызвало куда большие конвульсии, чем сам факт их одержимости дьяволом.
Папа помалкивал, но я постоянно ощущал его присутствие, практически потеряв способность говорить, двигаться и дышать. Что он тут делает? Зачем ему миссис Инглиш? Разумного ответа на свои вопросы я найти не мог.
«Итан, проснись! Ты должен сказать слово в свою защиту!»
«Что?»
Я посмотрел на камеру. А присутствующие — на меня.
«Давай, а то мне придется изобразить, что у меня приступ астмы, как Линк устроил на итоговой контрольной по биологии!»
— Меня зовут Джон Проктор, — начал я и осекся.
Везде одни Джоны!
Джон в окружной больнице! И в комнате у Ридли, лежащий на мохнатом розовом ковре! Значит, мы снова встретились. Что Вселенная пытается донести до меня на сей раз?
— Итан! — раздраженно поторопила меня миссис Инглиш.
— Меня зовут Джон Проктор, — затараторил я по шпаргалке, — и я заявляю, что данные обвинения — ложные.
Сомневаясь в том, что прочитал нужную строчку, я взглянул на папу, на объектив, а там… Мое отражение в линзе задрожало, как будто по стеклу пошла рябь, а затем сфокусировалось, и на секунду я увидел самого себя. Мое отражение криво усмехнулось, и меня словно ударили прямо в солнечное сплетение. Я согнулся пополам, хватая ртом воздух.
Ведь я и не думал улыбаться.
— Какого черта? — дрожащим голосом спросил я, чем вызвал бурные восторги одержимых девчонок.
«Итан, что с тобой?»
— Можете ли вы добавить что-нибудь в свое оправдание, мистер Проктор, или ваша блистательная речь подошла к концу? — рассвирепела миссис Инглиш, решив, что я паясничаю.
Дрожащими руками я развернул скомканную шпаргалку и нашел нужную цитату:
— Как я буду жить без своего имени? Я отдал вам свою душу, оставьте мне хотя бы мое имя, — пробормотал я.
«Итан! Не молчи!»
— Оставьте мне мою душу! Оставьте мне мое имя!
Это была не та строчка, но я решил, что она является наиболее подходящей.
Что-то преследует меня. Но я не представляю, что оно хочет.
Единственное, что я знаю — кто я такой.
Меня зовут Итан Уот. Я — сын Лилы Джейн Эверс-Уот и Митчелла Уота. Сын хранительницы и смертного, поклонник баскетбола и шоколадного молока, комиксов и книжек, которые я прячу под кроватью. Меня вырастили родители, Эмма, Мэриан и весь Гэтлин в придачу.
А еще я люблю девушку по имени Лена.
А кто ты такой? Что тебе нужно?
Не дожидаясь ответа, я стал протискиваться к выходу между плотными рядами стульев, распахнул дверь и бросился бежать по коридору.
И я опять услышал эти слова. Они преследовали меня, и с каждым разом я все меньше понимал, что происходит, ощущая ледяной ком в желудке.
Я ЖДУ.
Если ты живешь в маленьком городке, то не можешь улизнуть с исторической инсценировки, на организацию которой твоя учительница английского потратила целый месяц. Твой поступок не останется безнаказанным. Конечно, возмездие настигло меня, и очень скоро. В большинстве школ меня бы отстранили от занятий или как минимум оставили после уроков. Но в Гэтлине все не как у людей, поэтому Эмма заставила меня отнести блюдо арахисового печенья миссис Инглиш прямо домой.
Постояв на пороге, я тяжело вздохнул и постучался. Втайне я надеялся, что мне никто не откроет. Переминаясь с ноги на ногу, я принялся изучать дверь, выкрашенную красной краской. Лене нравился такой цвет. Она объяснила, что он символизирует радость, но чародеи предпочитают делать двери незаметными, поскольку они считаются опасными. А у смертных иная ситуация. Правда, моя мама подобный выпендреж терпеть не могла, как, впрочем, и хозяев этих домов. Она говорила, что в Гэтлине все шиворот-навыворот, и если тебя отличает от остальных наличие красной двери, то ты на самом деле ничем не лучше других.
Не успел я развить свою собственную философию, как мне открыли. На пороге появилась миссис Инглиш в платье в цветочек и пушистых тапочках.
— Итан?..
— Мэм, я хочу извиниться за свое поведение, — сообщил я, протягивая ей подношение Эммы.