— Мое вхождение в компанию надо рассматривать с чисто профессиональной точки зрения… Не сердитесь на меня, если я пока не могу в полной мере интересоваться Африкой…
Она меня поняла или сделала вид, что поняла.
Каждый вечер мы ложились в постель в белой комнате и перемешивали наши тела с сатиновыми простынями. Я желал ее, потому что она была моей Америкой. Когда я овладевал ею, я овладевал кусочком Соединенных Штатов. Я хотел быть самым верным и самым безупречным мужем. Настоящим образцом мужа. Я хотел, чтобы люди завидовали ей. Она могла рассчитывать на меня: если бы она заболела, я стал бы ухаживать за ней, превратился бы в ее дневную или ночную сиделку, спас бы ее от погибели. Я боготворил ее, она была моим шансом, а этот шанс стал моей религией. Во время физической близости, которую наши чистые души называли «актами любви», она не показывала своего удовольствия, скрывала свои оргазмы, боялась оказаться в возможной зависимости от меня. Она утыкалась в сатиновую подушку и дышала часто, как красная рыбка.
— Дело идет к лучшему, — сказала она мне однажды, управляясь с моим твердым мужским достоинством, как с эскимо на просмотре фильма в кинотеатре.
Она сделала это впервые.
— Я не могу к вам притрагиваться, — сказал я ей, — а вы вот что делаете…
— Это другое дело, мужчинам это нравится.
— А если бы мне не нравилось?
— Вы бы сказали…
Годы постоянного контроля за здоровьем сделали ее такой же ясной и четкой, как ее рентгеновские снимки. Ей вбили в голову необходимость говорить все, даже то, чего можно было бы стыдиться. Я слышал от нее такие серьезные вещи, высказанные ученическим тоном, что никак не мог понять, на ком же я женился. Но о том, что действительно меня интересовало, она по-прежнему молчала.
Каждый вечер проходил по одному и тому же сценарию: сначала разговоры, а затем занятия сексом. В Лос-Анджелесе нарастала криминогенная обстановка, происходили похищения людей, покушения на убийство, разбойные нападения, росла нищета, а я, занимаясь оральным сексом с миллиардершей, считал часы. Прежде чем я мог взорваться от этой опасной смеси мыслей о богатстве и власти, я разряжался в нее.
— Дело идет к лучшему, — коротко отвечала она хитрым тоном ночного сторожа, которого только что приняли на работу.
— О чем это вы?..
— Благодаря моим стараниям, вы становитесь все более страстным.
Я думал о душе, а она отвечала мне уроками анатомии. Я чувствовал себя смущенным. Неужели она поняла, что меня необходимо стимулировать?
В день моего представления на совете я чувствовал, как у меня сосет под ложечкой.
— Вы выиграете эту битву, я уверена в этом.
Я впервые вступил в ее владения, в королевство из стекла и стали под названием «Фергюсоны». Охрана поприветствовала нас, и мы поднялись на лифте на сороковой этаж. Я шел за своей женой, одетой в шикарный костюм темно-серого цвета с белой блузкой, в шелковом шейном платке, перевитом нитками жемчуга. Она выглядела классически утонченной, а ее жемчуга были прекрасны. Мы вошли в большой зал. Меня сразу же окружили какие-то улыбающиеся люди, я запомнил их лишь фрагментарно: головы лысые или поросшие волосами, очки в золотой оправе или в костяной, а чей это был агрессивный рот? Седые виски и три волосинки на черепе какого-то маленького старикашки. Сэндерс защищал меня, помогал, успокаивал. Не имея детства, я испытывал ностальгию по отцу. Если бы над моей колыбелькой склонялся Сэндерс, вся моя жизнь сложилась бы по-другому!
Мы сели вокруг овального стола, затем Энджи в двух словах представила меня и дала мне слово. Я слышал себя словно издалека:
— Господа, я приехал к вам с другого континента, я всегда испытывал любовь к вашей стране такую же чрезмерную, как и требования, которые я всегда предъявляю самому себе. Я не давал себе ни малейших послаблений во время учебы и усмирял свое честолюбие. Любовная история не имеет ни малейшего отношения к предприятию, пусть даже речь идет о любви к его хозяйке.
Мой взгляд упал на Сэндерса, он с улыбкой кивал головой. Я снова заговорил:
— Случилось так, что я стал счастливым мужем Энджи Фергюсон, но вам я хотел бы представиться исключительно в профессиональном плане, в качестве достаточно образованного инженера-химика, который надеется принести пользу компании.
Я еще раз высказал восхищение Америкой, рассказал о моих частых посещениях США и удивил их, заявив, что именно теперь мне предстоит столкнуться с настоящими трудностями. Отбросив мечты и теории, мне надо будет противостоять реальности. Я говорил о необходимости приобретения опыта и сообщил, что составил список мест для возможного размещения заводов в Германии, Нидерландах и Бельгии. Я высказал идею об открытии пилотного завода в Испании, в стране, которую я изучал год тому назад для компании «Шими Насьональ». А затем сам задал им вопрос о состоянии связей «Чаймиз Фергюсон» с Японией.
Члены совета, возраст которых приближался или переваливал за пятьдесят, слушали меня с невозмутимыми лицами. Ни одно из них не выражало никакой реакции на мои слова. Энджи сидела на председательском месте, была неподвижна, горда и ласкала меня взглядом. В конце моего выступления по залу прошел приятный шепот, некоторые члены совета встали и подошли ко мне, чтобы выразить свое расположение. Заседание закрывал Сэндерс. Мы пропустили по стаканчику в салоне. Люди разглядывали меня, окружили, расспрашивали, но весьма сдержанно. Мне показалось, что я уловил несколько доброжелательных взглядов.
На следующий день я познакомился с командой, которая занималась иностранными рынками. Я выбрал в качестве собеседника некоего Дэниела Гроша. После нескольких встреч я предложил ему стать моим заместителем. Вступив во владение своим кабинетом, я начал свою битву. Я чувствовал себя иностранцем в этой стране, в этом обществе, я старался не употреблять чисто британские слова и термины. В своих мыслях я торопился, хотел приспособиться к языку компании и подстроить свое мышление к американскому ритму и логике. Много времени не потребовалось, чтобы понять: по сравнению с предоставленными мне полномочиями мои знания были весьма ничтожны. Помимо Сэндерса, единственным моим союзником было время. Я вначале должен был смешаться с общей массой, чтобы потом выделиться из нее. У меня не было права на ошибку. Все надо было изучать снова: интонации, жесты, способ общения. В качестве официанта и чернорабочего я разносил подносы с блюдами, я наблюдал за другими на расстояния. Здесь же я очутился в священном месте. Надо было здесь остаться.
В течение первых месяцев мой мозг занимался синхронными переводами, я думал на французском языке, а говорил на английском. Несколько месяцев упорных умственных упражнений позволили мне начать думать на английском языке. В тот день, когда я принимал группу французских промышленников, я с радостью обнаружил, что забыл некоторые французские слова.
Из своей первой зарплаты я перевел четыре тысячи долларов старому Жану. Он поблагодарил меня любезнейшим письмом и сообщил, что собирался продать квартиру на улице Акаций, а потом свою и перебраться, как он давно хотел, на Лазурный Берег. Дядя спрашивал меня, не планирую ли я купить там большой дом, коль у меня есть деньги, чтобы выбрасывать их на ветер, как он написал. В таком случае, писал он, с удовольствием стал бы моим арендатором и смог бы принимать нас во время моих будущих поездок в Европу. Мне казалось, что всякие встречи Энджи со старым Жаном должны быть исключены. Мне следовало охранять участок моей лжи, поскольку Энджи нуждалась в этих прекрасных историях, она рассказывала их всем своим подружкам и заранее приглашала их, если они отправятся в Европу, посетить Мениль-ле-Руа.