Молодой парень, сидевший справа, начал играть с собой. Тэмми глазела на свое лицо в зеркальце, не закрывая при этом рта. Такими губами только и отсасывать, видно по всему.
Она продолжала так целый час. Затем убрала зеркальце и кисточку, оперлась на меня и уснула.
Слева от нас сидела женщина. Где-то за сорок. Тэмми спала рядом со мной.
Женщина посмотрела на меня.
– Сколько ей? – спросила она.
В реактивном самолете внезапно стало очень тихо. Все сидевшие поблизости слушали.
– Двадцать три.
– А выглядит на семнадцать.
– Ей двадцать три.
– Сначала два часа красится, а потом засыпает.
– Не два, а всего около часа.
– Вы в Нью-Йорк летите? – спросила меня дама.
– Да.
– Это ваша дочь?
– Нет, я ей не отец и не дедушка. Я ей вообще не родственник. Она моя подружка, и мы летим в Нью-Йорк. – Я уже видел в ее глазах заголовок:
ЧУДОВИЩЕ ИЗ ВОСТОЧНОГО ГОЛЛИВУДА ОПАИВАЕТ 17-ЛЕТНЮЮ ДЕВУШКУ, УВОЗИТ ЕЕ В НЬЮ-ЙОРК, ГДЕ СЕКСУАЛЬНО ЗЛОУПОТРЕБЛЯЕТ ЕЮ, А ЗАТЕМ ПРОДАЕТ ЕЕ ТЕЛО МНОГОЧИСЛЕННЫМ БИЧАМ
Дама-следователь сдалась. Она откинулась на сиденье и закрыла глаза. Ее голова соскользнула в мою сторону. Казалось, она почти лежит у меня на коленях. Обнимая Тэмми, я наблюдал за этой головой. Интересно, она будет против, если я сокрушу ей губы своим безумным поцелуем? У меня снова встал.
Мы уже шли на посадку. Тэмми казалась очень вялой. Меня это тревожило. Я ее пристегнул.
– Тэмми, уже Нью-Йорк! Мы сейчас приземлимся! Тэмми, проснись!
Никакого ответа.
Передознулась?
Я пощупал ей пульс. Не чувствуется.
Я посмотрел на ее огромные груди. Я старался разглядеть хоть бы намек на дыхание. Они не шевелились. Я поднялся и пошел искать стюардессу.
– Сядьте, пожалуйста, на свое место, сэр. Мы идем на посадку.
– Послушайте, я беспокоюсь. Моя подруга не хочет просыпаться.
– Вы думаете, она умерла? – прошептала стюардесса.
– Я не знаю, – прошептал я в ответ.
– Хорошо, сэр. Как только мы сядем, я к вам приду.
Самолет начал снижаться. Я зашел в сортир и намочил несколько бумажных полотенец. Вернулся на место, сел рядом с Тэмми и стал тереть ей лицо полотенцами. Весь этот грим – коту под хвост. Тэмми даже не вздрогнула.
– Блядь, да проснись же ты!
Я потер полотенцами ей между грудей. Ничего. Не шевелится. Я сдался.
Надо будет как-то переправлять обратно ее тело. Надо будет объяснять ее матери. Ее мать меня возненавидит.
Мы приземлились. Люди повставали и выстроились на выход. Я сидел на месте. Я тряс и щипал Тэмми.
– Уже Нью-Йорк, Рыжая. «Гнилое Яблоко». Приди в себя. Кончай это говнидло.
Стюардесса вернулась и потрясла Тэмми:
– Дорогуша, в чем дело?
Тэмми начала реагировать. Она пошевельнулась. Затем открылись глаза. Все дело в новом голосе. Кому охота слушать старый голос. Старые голоса становятся частью твоего я, как ноготь.
Тэмми извлекла зеркальце и начала причесываться. Стюардесса потрепала ее по плечу. Я встал и вытащил платья с багажной полки. Бумажные пакеты тоже там лежали. Тэмми все смотрелась в зеркальце и причесывалась.
– Тэмми, мы уже в Нью-Йорке. Давай выходить.
Она задвигалась быстро. Мне достались оба пакета и платья. Она пошла по проходу, виляя задницей. Я пошел следом.
Наш человек был на месте и встречал нас, Гэри Бенсон. Он водил такси и тоже писал стихи. Очень жирный, но, по крайней мере, не выглядел поэтом, не походил на Норт-Бич, или там на Ист-Виллидж, или на учителя английского, и от этого было легче, потому что в Нью-Йорке в тот день стояла ужасная жара, почти 110 градусов. Мы получили багаж и сели в машину Гэри, не в такси, и он объяснил нам, почему иметь машину в Нью-Йорке – почти что без толку. Поэтому здесь так много такси. Он вывез нас из аэропорта, и повел машину, и заговорил, а шоферы Нью-Йорка – совсем как сам Нью-Йорк: ни один не уступит ни пяди и всем плевать. Ни сострадания, ни любезности: бампер к бамперу – и вперед. Ясное дело: уступивший хоть дюйм устроит дорожную аварию, беспорядок, убийство. Машины потекли по дороге сплошь, будто какашки в канализации. Видеть это было дивно, и никто из водителей не злился, они просто смирились с фактами.
Гэри же по-настоящему любил тележить о своем.
– Если ты не против, я б хотел записать тебя для радио, интервью сделаем.
– Хорошо, Гэри, скажем, завтра после чтения.
– Сейчас я вас отвезу к координатору по поэзии. У него все схвачено. Он покажет, где вы остановитесь и так далее. Его зовут Маршалл Бенчли, и не говори ему, что я тебе сказал, но я всеми печенками его ненавижу.
Мы ехали дальше, а потом увидели Маршалла Бенчли, стоявшего перед шикарным особняком из песчаника. Стоянка запрещена. Бенчли прыгнул в машину, и Гэри моментально отъехал. Бенчли выглядел как поэт – поэт с личным источником дохода, никогда не зарабатывавший себе на хлеб: это бросалось в глаза. Он жеманничал и ломил – галька, а не человек.
– Мы отвезем вас туда, где будете жить, – сказал он.
И гордо продекламировал длинный список лиц, останавливавшихся в моем отеле. Кое-какие имена я узнавал, прочие нет.
Гэри заехал в зону высадки перед отелем «Челси». Мы вышли. Гэри сказал:
– Увидимся на чтении. И до встречи завтра.
Маршалл завел нас внутрь, и мы подошли к администратору. «Челси» явно мало что собой представлял – наверное, оттуда и шарм.
Маршалл обернулся и вручил мне ключ:
– Номер тысяча десять, бывшая комната Дженис Джоплин. [10]
– Спасибо.
– В тысяча десятом останавливалось много великих артистов.
Он довел нас до крохотного лифта.
– Чтения в восемь. Мы заедем за вами в семь тридцать. Уже две недели как все билеты распроданы. Мы продаем стоячие, только тут нужно осторожнее – из-за пожарной охраны.
– Маршалл, где тут ближайшая винная точка?
– Вниз и сразу направо.
Мы попрощались с Маршаллом и поехали на лифте вверх.