— …а вы, Рой, обещаете не употреблять никаких наркотиков во время совместной жизни с Холлис?
Наступила неловкая пауза. Потом они сжали друг другу руки в коричневых бусах.
— Обещаю, — сказал Рой, — не употреблять…
Вскоре все было кончено. Или так показалось. Дзэн-учитель встал во весь рост, изобразив некое подобие улыбки.
Я коснулся плеча Роя:
— Поздравляю.
Потом я нагнулся. Взял Холлис за голову и поцеловал ее в прекрасные губки.
А все так и остались сидеть. Нация полоумных. Никто не пошевелился. Свечи горели как полоумные.
Я подошел к Дзэн-учителю. Пожал ему руку:
— Благодарю вас. Вы прекрасно провели церемонию.
Он казался весьма довольным, отчего я почувствовал себя немного лучше. Но все эти бандиты вся эта мафия из Таммани-холла, — они были слишком глупы и высокомерны, чтобы пожимать руку уроженцу Востока. Лишь один поцеловал Холлис. Лишь один пожал руку Дзэн-учителю. А может, это была вынужденная женитьба? Ну и семейка! Конечно, я бы узнал последним, я был бы последним, кому бы все рассказали.
После окончания церемонии мне показалось, что в комнате очень холодно. Все сидели и глазели друг на друга. Род человеческий для меня всегда оставался загадкой, но ведь кто-то должен был играть роль шута. Я сорвал с шеи зеленый галстук и подбросил его к потолку:
— ЭЙ! ВЫ, ХУЕСОСЫ! РАЗВЕ НИКТО НЕ ГОЛОДЕН?
Я подошел к столу и принялся уплетать сыр, ножки маринованных поросят и куриную пиздятину. Некоторые с трудом оживились, подошли и от нечего делать стали хватать еду.
Я довел их до того, что они превратились в кусочников. Потом я удалился и взялся за виски с водой.
Наливая себе на кухне очередную порцию, услышал, как Дзэн-учитель сказал:
— Мне пора.
— Ах, не уходите… — из глубины самого крупного за три года сборища воротил преступного мира до меня донесся визгливый старческий женский голос. К тому же звучал он отнюдь не искренне. Какого черта я с ними связался? А лос-анджелесский профессор? Нет, лос-анджелесский профессор был из той же компании.
Требовалось раскаяние. Или нечто подобное. Некий поступок для придания происходящему хоть толики благородства.
Услышав, как Дзэн-учитель закрывает парадную дверь, я осушил полный стакан виски. Потом я пронесся через комнату, битком набитую шушукающимися при свечах ублюдками, отыскал дверь (для чего пришлось как следует: потрудиться), открыл ее, закрыл и очутился там”… ступеньках в пятнадцати позади мистера Дзэна. Чтобы добраться до стоянки, нам предстояло спуститься еще ступенек на сорок пять или пятьдесят. Я бросился за ним, пошатываясь и шагая через ступеньку. Я крикнул:
— Эй, учитель!
Дзэн обернулся:
— Что, старик?
— Старик?
Мы оба остановились и уставились друг на друга на этой винтовой лестнице в освещенном луной тропическом саду. Казалось, настало время наладить более тесные отношения. И тогда я сказал ему:
— Мне нужны либо оба твоих ебучих уха, либо твой ебучий наряд — этот светящийся неоном купальный халат, что на тебе!
— Старик, ты спятил!
— Я думал, у дзэнов хватает мужества не делать бесцеремонных, заведомо очевидных заявлений. Я разочарован в тебе, учитель!
Дзэн сложил ладони домиком и воздел очи горе. Я сказал ему:
— Мне нужны либо твои ебучие уши, либо твой ебучий наряд!
Не разжимая ладоней, он продолжал пялиться в небо.
Я ринулся вниз по лестнице, разом перемахнув через несколько ступенек, но понесся дальше, благодаря чему и не проломил себе башку, а кубарем катясь к его ногам, я попытался развернуться, однако превратился в сгусток кинетической энергии, словно только что сорвался с цепи и потерял управление. Дзэн поймал меня и водрузил на ноги.
— Сын мой, сын мой…
Мы стояли совсем рядом. Я ударил сплеча. Вмазал ему неплохо. Я услышал, как он зашипел. Он отступил на шаг. Я ударил еще раз. Промахнулся. Удар пришелся намного левее. Я упал в какие-то саженцы, завезенные из преисподней. Встал. Вновь двинулся на него. И в лунном свете я узрел фасад собственных брюк — заляпанный кровью, свечным воском, блевотиной.
— Сейчас узнаешь, ублюдок, кто здесь учитель! — уведомил я его, приближаясь.
Он ждал. Благодаря многолетней работе мастером на все руки, мышцы были еще не совсем дряблыми. Вложив в удар все двести тридцать фунтов своего веса, я врезал ему одиночным в живот.
Дзэн издал нечленораздельный звук, еще разок обратил молитвенный взор к небесам, промолвил что-то по-восточному, нанес мне резкий рубящий удар из арсенала каратэ и удалился, а я остался лежать, свернувшись калачиком среди идиотских мексиканских кактусов и кустов, которые, на мой взгляд, явно были растениями-людоедами из непролазных бразильских джунглей. Я отдыхал в лунном свете до тех пор, пока мне не почудилось, что один из лиловых цветов подбирается к моему носу и начинает перекрывать мне дыхание.
Черт возьми, понадобилось не меньше ста пятидесяти лет, чтобы усвоить гарвардский курс античной литературы. Выбора не было: я отделался от цветка и принялся ползком подниматься по лестнице. Наверху я встал на ноги, открыл дверь и вошел. Меня никто не заметил. Они по-прежнему несли всякую ахинею. Я плюхнулся в свой угол. От каратистского удара у меня над левой бровью образовалась открытая рана. Я нашел свой носовой платок.
— Черт подери! Мне необходимо выпить! — воскликнул я.
Подошел Харви со стаканом. Чистое виски. Я осушил стакан. Как вышло, что гул людских голосов оказался таким бессмысленным? Я заметил, что женщина, которую мне представили как мамашу невесты, ныне щедро демонстрирует ножки, причем смотрелись они неплохо — все эти длинные нейлоновые чулки, дорогие туфли на шпильках плюс внизу, у мысков, маленькие драгоценные камушки. Все это возбудило бы и идиота, а я был идиотом только наполовину.
Я встал, подошел к невестиной мамаше, задрал ей юбку до самых бедер, наскоро расцеловал ее прелестные коленки и принялся с поцелуями продвигаться вверх.
— Эй! — Внезапно она встрепенулась. — Ты что делаешь?
— Я тебя насквозь проебу! Буду ебать, пока у тебя из жопы говно не полезет! Хочешь?
Она толкнула меня, и я повалился спиной на ковер. Потом я вытянул ноги и задергался, пытаясь встать.
— Мужеподобная тварь! — заорал я на нее.
Наконец, минуты через три или четыре, мне удалось подняться на ноги. Кто-то рассмеялся. Потом, обнаружив, что ноги меня еще держат, я направился на кухню. Наполнил стакан, осушил его. После чего, наполнив еще один, вышел.
Они были там — все эти проклятущие родственники.
— Рой, Холлис! — сказал я. — Почему вы не разворачиваете свадебный подарок?