— Ну, раз ты не торопишься… Тебя ко мне тогда привез Григорий, он на мосту тебя встретил.
Поцелуев мост
Уже стемнело, погода стремительно портилась, и на дороге почти не было машин, час пик для этих мест уже давно миновал. Впереди горбатился мост. Деревья, окружающие дорогу, расступились и открыли вид на реку. Вся водная поверхность была как жеваная бумага, кое-где на волнах белели пенные шапки. На горизонте еще оставалась узкая светлая полоска, но большая часть неба почернела. По небу быстро проносились облака, иногда сквозь них проглядывала луна, которая своим светом придавала пейзажу зловещий вид. В такой час и такую мерзкую погоду мост был абсолютно пуст, не было видно ни души. Григорий осторожно въехал на мост, обогнув глубокую рытвину у его основания, благо, отсутствие другого транспорта позволяло это сделать. Он постепенно стал набирать скорость, но его внимание привлекла одинокая фигура. У парапета, почти посередине моста кто-то стоял, перегнувшись через перила. Григорий машинально дал по тормозам — сработал инстинкт врача, вдруг человеку плохо. Немного помедлив, он вышел из машины. Подойдя чуть ближе, в свете луны он разглядел, что перед ним девушка, почти ребенок. Ему особенно не понравилось выражение ее лица. Когда она посмотрела на него, в ее глазах мелькнул чисто детский непосредственный интерес, но он мгновенно угас, ему на смену пришло угрюмое и сосредоточенное выражение. Девушка отвернулась от Григория, внимательно рассматривая воду, как будто видела там что-то очень интересное.
— Девушка, вам плохо?
Она снова обернулась на звук голоса:
— Нет-нет, все в порядке.
Григорий вдруг понял, где уже видел эту красавицу, и, улыбнувшись неожиданной встрече, сказал:
— А я вас знаю. Вы — Катя, я, когда в клуб приходил, видел вас. Помните Риту? Такая красивая девушка с восточной внешностью — моя жена.
— Да, я вас тоже помню, — на лице девушки не отразилось никаких чувств, — вы врачом в нашей больнице работаете. Вам Рита так и не звонила?
— Нет, ни звонков, ни каких-либо известий. Вас подвезти?
— Нет, вы езжайте, я погуляю.
— Время для прогулок неподходящее, — он запрокинул голову и посмотрел на небо, — да и вот-вот дождь пойдет. Давайте я все-таки вас подвезу.
— Нет, не надо. — Катя немного помолчала и задумчиво добавила: — Мне все равно некуда ехать.
— А что вы делаете на мосту?
Катя ответила очень грубо:
— Не ваше дело.
Катин вид, ее решимость отделаться от него — очень не понравились Григорию, он навидался таких отчаявшихся подростков и знал, что будет дальше, если бросить ее здесь. Он скомандовал:
— Давайте-ка садитесь в машину, я знаю, куда вам надо.
— Я никуда не поеду. — Девушка тоже была настроена решительно. — Езжайте своей дорогой, не лезьте в чужую жизнь.
— Ну а если я вас отвезу в одно очень надежное место?
— Зачем мне туда? Мне здесь закончить одно дело надо.
— Поехали! Найдем вместе какой-нибудь выход.
Доктор вытащил из кармана мобильный телефон и набрал нужный номер. Быстро заговорил, не называя никаких имен, боясь спугнуть девушку:
— Доброй ночи, я вас не разбудил? — Разговаривая, он продолжал следить за Катей. — У меня дело срочное, давайте в церкви встретимся. — И, уже обращаясь к Кате, произнес: — Садитесь в машину, навестим отца Пантелеймона.
Говоря эту фразу, он машинально повернулся к своей машине. Увидев, что наблюдение за ней ослабло, девушка мигом попыталась перемахнуть через перила. Григорий чудом успел ухватить Катю за руку, но она и не думала сдаваться — стала брыкаться, крутиться и вырываться.
— Пустите меня, вы не смеете! Никто не может мне помешать!
Григорий молча, не споря с прыгуньей-неудачницей, втянул ее обратно на мост. Ни на миг не разжимая кисть, боясь, что в любой момент Катя попытается прыгнуть снова, он потащил ее к машине. По дороге Катя все пыталась вырваться, попутно лягаясь и тормозя изо всех сил ногами, но, видя, что освободиться не получится, она горько разрыдалась от своего бессилия. Григорий, не обращая внимания на ее припадок, держал ее мертвой хваткой. Около машины Катя ослабла, безвольно дала себя усадить и пристегнуть ремнем.
На центральной площади Коламска не было ни души. Даже напротив ночного клуба — никого, как будто приближающаяся гроза до смерти перепугала всех любителей повеселиться. Григорий остановил машину у главного входа в собор, вышел и помог выбраться Кате. Он подергал двери, но те были закрыты. Тогда он взял Катю за руку и повел ее к боковому входу. Она шла с понурой головой, не обращая никакого внимания на то, куда ее ведут. Сбоку из приоткрытой двери падала узкая полоска света.
— Смотри, нас уже ждут.
Они открыли дверь, навстречу им вышел отец Пантелеймон.
— Я вас жду, Григорий. — Увидев его спутницу, священник очень удивился: — Катерина? Где вы встретились? Я слышал о твоем отце. Прими мои соболезнования.
Катя наконец вышла из ступора, подняла свое бледное заплаканное лицо и взглянула на священника:
— Он что?… — После чего она снова опустила голову, ушла полностью в себя, не реагируя на присутствующих.
Пришлось все объяснять Григорию:
— Я ее на мосту подобрал. Похоже, девушка на грани срыва, нырять собиралась.
Но Катя, похоже, все же краем уха прислушивалась к происходящему. Уставшим тихим голосом она сказала:
— Я не на грани, я за ней и прекрасно себя чувствую.
— Не очень-то похоже. — Григорий все так же продолжал держать ее за руку, но Катя этого совсем не замечала.
На отца Пантелеймона сказанное Григорием произвело сильное впечатление, он сперва как-то по-женски всплеснул руками, потом схватился за голову:
— Господи! Как ты могла только додуматься до этого, как такое только в голову тебе пришло?! Какое ты имела право покуситься на святое — на жизнь! Решиться на самоубийство! Да ведь это все равно, что убийство совершить!
Подтверждая его слова, с грохотом захлопнулась дверь.
Отец Пантелеймон, прервав свое выступление, поежился:
— Холодно здесь. У меня чайник сейчас закипит, пойдемте, там и поговорим.
Он провел их внутрь, в уютное помещение, приспособленное для принятия пищи. В комнате был стол, на нем электрический чайник, вдоль стен пучки травы и веники для бани, в углу небольшая печка. Отец Пантелеймон достал из шкафа чашки, вазочку с баранками и глубокую тарелку с темным медом. Когда все расселись, он потребовал рассказать, что произошло.
Катя молчала, сидела, ссутулившись за столом, в состоянии полной прострации и автоматически пила налитый ей чай. Слова отца Пантелеймона будто и не коснулись ее слуха, во всяком случае, она не подала никакого виду, что расслышала хоть слово из сказанного им. Увидев, что от девушки они не дождутся никакого рассказа, говорить пришлось Григорию. Катя же была абсолютно погружена в себя, и в то время, что он говорил, не проявила никаких чувств и эмоций. Григорий нервно потирал руки, покачивался на шаткой табуретке. Отец Пантелеймон, выслушав его, сказал: