Пластиглаз | Страница: 49

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Его-то Птица первого и сломал.

Как? А никто и не понял ничего. Вроде как махнул руками, шагнул навстречу, повернулся - а Харя уже на полу лежит, и только ногой трясёт.

Гайнутдинов растерялся даже. Бляхой Птицу достать хотел, да он под руку ему поднырнул, ухватил за рожу прямо: Да не разглядеть было - быстро всё так: За челюсть он его и рванул: Не рванул даже, а дёрнул как-то: Короче, хрустнул татарин этот. Как огурец кто надкусил.

Птица его аккуратно к стенке прислоняет, усаживает.

Тут на него они все и ломанулись. Спьяну, я думаю. Не поняли ещё.

Сороку - я видел - Птица его просто в горло ткнул, пальцами, вот так. Сюда вот. Хотя на себе нельзя показывать: Так вот. Ткнул его - и всё. На полу Сорока.


Я тогда, знаете, как во сне всё это видел. Птица, он: Как будто настоящая птица стал, понимаете? Вы когда-нибудь видели, как они гнёзда защищают?.. Как крыльями махал, руками своими... И двигался страшно так - резко, не по-человечьи...

Сергеев на шум выбежал, всё понял. У дневального штык-нож вытащил и вперёд. А там на Птицу Зимин тоже с ножом - по роте дежурным он тогда стоял. Вот Птица их на ножи друг другу и свёл. Да ножи-то эти - название одно, железки тупые. Но ведь умудрился всадить им - одному в бочину, другому - Сергееву, то есть, прямо в яйца. Да, в пах, правильно.

В общем, только Кулику и повезло - в самоходе он тогда был.

А остальных Птица всех положил. Троих сразу насмерть, двое в госпитале кончились. Сергеев теперь о бабах забыть может. Матецкий до самой шеи в параличе, я слышал. Егоров без глаза. Да чего вам это рассказывать - у вас в бумагах есть всё.

Где Птица этому научился - это уж вам выяснять. У него-то ведь не спросишь теперь:


Не знаю, что с нами случилось тогда. Думал об этом не раз. Не знаю:

А тогда: Сергеев, он сжался весь такой, лежит, руки сунул вниз себе, ногами по полу перебирает. Орёт, жуть как: «Ребята!..», - кричит, - «Ребята!..» Больше ничего не может, только это и повторяет, как заведённый.

И куча людей валяется.

А Птица стоит над ними. На нас смотрит.

Тут-то мы на него и набросились.

Грымов, ну, тот, что с Силикатного, я говорил: Кажется, первым был. Как он, кстати?.. Ну, раз даёт, значит жить будет.

Ну да, видели все, что Птица сделать может, видели. Да ведь целая рота против него была.

Да и кажется мне, что против своих Птица не хотел в полную силу свою: Так, оборонялся, сколько смог:

Нет, я лично в нападении участия не принимал. Ну, не вся рота напала, конечно. Что? Да, травму получил, сами видите. Да, пытаясь разнять товарищей, так и запишите. Теперь вообще не знаю, без палки буду ходить, нет?..

А Птицу загасили, конечно.

Да, табуреты, в крови все, я видел. Но потом уже. Да, я не видел, кто и когда. Что? «Когда» то и значит - до того, как он умер, или после уже, табуретами его:

Мне не до этого было. Как бы вы себя без коленной чашечки чувствовали?..

Нет, не Птицын. Не знаю кто. Да теперь-то что:

Где подписывать, тут? На каждом? Так. Вот. Слушайте, а можно у вас пачку

целиком попросить? Ну, хотя бы несколько штук, а то как без курева-то...

Пластиглаз

Последней у нас сегодня - литература.

Мы курим, почти не скрываясь, чуть сбоку от крыльца школы. Восьмой класс, конец апреля, взрослые пацаны, хуле там:

Сигареты у нас хорошие - «Космос». Сёмин стырил у бати целую пачку, и теперь банкует.

Я не отказываюсь, хотя в моём кармане только начатая «Ява» «явская».


Тепло, орут воробьи, землёй пахнет вовсю. Асфальт давно уже сухой. Снег ещё лежит плоскими кучками на спортплощадке, и под заборчиком школы - серый, грязный, как и сам забор.

Сверкает на солнце сворачивающий в Безбожный переулок трамвай. Блестит витрина магазина «Овощи-Фрукты». Там всегда в продаже «Салют», по два пятьдесят. И вермут «Степной», за три шестьдесят.


Высокое московское весеннее небо.

Пиджаки наши распахнуты. Димка Браверман - некурящий, но стоит с нами, щёлкает себя по комсомольскому значку:

– Ну что, весна пришла, да, Лысый? - спрашивает он профиль Ильича на железном флажке.

Ильич делает вид, что не слышит.


Ринат Хайретдинов достаёт из кармана синенький «пятифан», складывает его, чуть подминая, и вместо слов «Пять рублей» получается зубчатый кружок со словом «Пей» внутри.

– Медаль пьяницы! - поясняет Ринат. - Ну что, срываемся?

– Хуясе: - говорит Вовка Конев, не отрывая взгляда от «пятифана». - Откуда?

Ринат улыбается:

– Где было, там нет больше, Коняра!.. Я не понял, идём или нет? Щас на обед закроют, и чё потом? Бля, их угощаешь, они мнутся, стоят тут!.. Чек, ты как?

Ринат смотрит на меня с надеждой. Я самый рослый в компании, и когда мы покупаем бухло, в магазин всегда захожу я. Обычно удаётся взять, если нет, приходится просить кого-нибудь из очереди.

– Ну, давай, - легко соглашаюсь я. - БорМиха всё равно нет сегодня. Пластиглаз будет. Блин, опять вслух читать:

– О-о-о-о! - тянет вся наша компания и начинает ржать.


Бормих - Борис Михалыч Гольденберг, директор нашей 1140. У нас ведёт русский и литеру. Хороший мужик, хоть и еврей. Димка Браверман, кстати, тоже еврей, а пацан отличный.

Мне литература нравится, ещё история и русский. По всем другим у меня полный залёт. БорМих как-то сказал моим: «Такого гуманитарно одарённого мальчика я не встречал давно». Потом добавил: «Иначе я бы давно его вышиб отсюда в два счёта».

Школа наша престижная, с математическим уклоном в девятом и десятом.

Даже классы у нас называются не как у нормальных людей, «А» или «Бэ». «Восьмой первый», «восьмой второй», «восьмой третий»:

В народе нашу школу называют уважительно «еврейской».


БорМих мужик честный. На последнем собрании выразил надежду как можно быстрее больше нас не видеть. Вся наша компания, не считая Бравера, доучивается последний год. В девятый переходят лишь успевающие по всем предметам и, как правило, одной с Димкой национальности.

Нам плевать - мои нашли мне уже другую школу, на Банном, а все кореша расходятся по путягам.


Единственное, немного жаль уходить от БорМиха - литеру он ведёт здорово. Пушкина цитирует часто. Чем-то и сам похож на него - чернявый, некрасивый, шапка жестких кучерявых волос, характерный нос, чуть крупнее, правда, чем у Александра Сергеевича. Читая Пушкина, прикрывает глаза и как-то забавно всплескивает руками. Закончив, стоит ещё некоторое время перед классом, не открывая глаз и слегка покачиваясь с пятки на носок.