Она – ждет меня.
Шагнул внутрь.
Как тромб по сосуду, лифт неотвратимо пополз вверх.
Лабиринт коридоров. Мягкий ковролин. Бежевые стены и темно-красные двери с золотыми цифрами. Целая шеренга дверей – пока шел вдоль нее, почему-то пришли на ум Урфин Джюс и его деревянные солдаты.
Как и полагается высокому гостю, я важно ступал по ковровому покрытию. Поглядывал на замерших по стойке «смирно» сторожей-дуболомов, всматривался в их нагрудные жетоны-номера. 1048, 1049… 1050.
Постучал.
Приглушенный, будто издалека, голос:
– Сейчас!
Поворот ручки.
Дверь подалась: деревянный стражник шагнул назад и в сторону, пропуская.
Я зашел в номер.
Губы – впритык к моим – и шепот:
– С ума сойти, как я тебя ждала…
…В номере прохладный полумрак. Окна закрыты лишь тюлем, и с улицы затекает рассеянный желтый свет фонарей.
В теле моем – опустошенная слабость и горделивое спокойствие хорошо поработавшего самца.
Инна, подперев голову рукой, другою водит пальцами по моей груди.
– А ты поздоровел… Вроде и не изменился особо, но какой-то другой… – говорит она тихо, чуть охрипло. – Возмужал…
Я смотрю на ее волосы, выкрашенные освещением в густой медовый цвет.
Они больше не пахнут яблоками. Незнакомый мне, новый запах.
Разглядываю ее руки.
Какие же у нее большие руки. Какие широкие, громоздкие кисти…
– Ты приезжай почаще… А то в следующий раз скажешь: «Постарел…»
– А ты, правда, хочешь… чтобы он был, следующий раз?
– Да, очень, – искренне вру я. – Конечно.
Инка легкими касаниями губ целует меня в живот.
– Я тоже, – ответно врет она. – Только приезжай лучше сам.
– Приеду.
– Приедешь?
– Да…
Множу ложь на ложь.
– Смотри, я девушка доверчивая…
Столь очевидную для нас обоих неправду последней фразы Инка скрывает за наигранным смущением и нарочито детской интонацией.
– Люблю тебя… – говорим одновременно.
Все-таки мы – замечательная парочка.
Инна устраивается возле меня поудобнее. Поцелуи съезжают к низу живота. Я чувствую ее прохладные пальцы, мягкие губы.
Вдруг она прерывается, словно спохватываясь. Заглядывает мне в лицо:
– Как думаешь, я не слишком громко… недавно тут… Они же в соседних номерах, вдруг вернулись уже… и слышали все?
Я не сразу понимаю, о чем или о ком она говорит.
Она продолжает:
– Они, конечно, нормальные мужики. Да и немного в курсе моих личных дел тут. Но афишировать не хотелось бы.
– У тебя в Питере есть кто-нибудь?
В ответ – небрежный жест ладонью. Таким, наверное, царица Клеопатра показывала Антонию: «пустое, забудь об этом». Склоняется снова, но я привлекаю ее к груди.
– Не отдохнул еще? – с заботливой деловитостью спрашивает Инна. – Малыш потрудился на славу…
Тянется к прикроватной тумбочке за сигаретами.
Какие же у нее большие руки… Я лежу и подыскиваю подходящее слово. Загребущие… Нет, разве что – в переносном значении… Мосластые… Тоже не то, да и слово некрасивое, выпирает, точно субпродукты на грязном лотке… Руки-то у нее на самом деле хороши – как и все остальное.
Инна, прекрасно зная, что я ее разглядываю, достает из пачки тонкую сигарету. Как-то нарочито манерно держит ее.
– Зажигалку не могу найти…
– Посмотри у меня, в правом кармане.
Джинсы мои валяются где-то на полу.
Инна, зажав сигарету в губах, подползает к краю кровати. Чуть оттопырив загорелый зад, свешивает руки вниз и возится на полу с видом фотографа, заряжающего пленку.
В это время раздается короткий писк телефона.
– Твой, кажется… – говорит Инна, достав зажигалку. – Дать?
– Не надо. Потом.
– Вдруг что-то важное?
– Важное – ты.
И ведь почти не вру. Прямо сейчас происходит что-то очень важное, но мне не хватает опыта и ума понять, что именно.
Я смотрю, как Инна прикуривает. На мгновение вспыхивает кончик сигареты.
Внутри меня в эту самую минуту тоже что-то быстро и тихо сгорает, чернеет, обугливается, чтобы минутой позже исчезнуть вовсе – бесследно и навсегда. Внутренний огонь этот спокойный и ровный, не болезненный – только улетает прочь холодная мгла былых обид.
Но на смену не приходит ничего.
– Ты написал что-нибудь новое? – спрашивает меня Инна, сидя на кровати по-турецки. Фонарь с улицы слабо освещает ее тело. Краснеет точка сигаретного огонька.
– В смысле?
– Твои рассказы… Они все какие-то… Мне их страшно читать.
– Не читай. Бери пример с меня – я вообще читать перестал.
– А писать?
– Мелом по доске – пока еще нет. А там – посмотрим…
– Про Китай не собираешься написать? Тут ведь есть на что посмотреть, про что рассказать?
– Для этого нужно быть… ну, не знаю… Удивленным. Разозленным.
– Влюбленным.
– Да.
– Ну и?
– А я привык уже ко всему тут. Не знаю… Посмотрим.
Инна деланно вздыхает.
– Раньше ты любил поговорить о литературе… Но раз не хочешь, не буду настаивать. Наверное, есть здесь и моя вина – не думала, что ты серьезно…
– Да ладно. Лучше скажи, как тебе тут?
– Я, правда, город только из окна видела, но впечатляет, ничего не скажешь. Завтра сможешь мне показать, что и как тут у вас?
– Конечно. Я целый день свободен – занятий у меня нет.
– Как твои студенты?
– Как и везде. Только ленивее.
– Я считала, китайцы – народ трудолюбивый…
– Так все считают, пока с ними вплотную не столкнутся. Вы разве еще не успели?
– Только начинаем. Вот как раз устанавливаем связи. А на самом деле, они какие?
– Обычные люди. С какой радости им труд любить? От бедности, по нужде, или из-под палки, если – да, работают много. Ну и я так работал, в армии, первые полгода… Вообще, они не трудолюбивые. Они – трудостойкие. Вот это вернее. Где один сдохнет от условий, китаец может работать запросто. Зато, если уж появился шанс откосить от работы – будь уверена, первым откосит. Или на другого спихнет.