В центре лавки свободно. Я сажусь лицом к отдыхающим, лезу за сигаретами и раздумываю, не вступить ли в контакт.
Если заговорить с индусами, разговор непременно зайдет о том, какие китайцы прирожденные жулики и беспринципные обманщики, а вот в Индии продавцы скорее умрут с голоду, но никогда не позволят себе уронить честь и обмануть клиента. Не знаю почему, но это любимая тема для индусов. Рассказывая о своей честности, они так убедительно врут, что поневоле хочется верить. На деле, это еще те выжиги. Наблюдать, как торгуются два прожженных профессионала – плутоватый индус с обманчиво-простодушным лицом и хитрован-китаец, нацепивший маску деревенского дурачка, – сплошное удовольствие. Вокруг всегда собирается большая толпа зрителей. Поглядеть на такое не отказываюсь и я. И если китайцы всегда на стороне своего, то я всячески поддерживаю иностранца.
Да только вот по-английски разговаривать неохота, вслушиваться в индийскую разновидность «инглиша» – тем более.
С русскими – а я не ошибся, это именно они – говорить и вовсе нет желания. Последний раз общался с соотечественниками на Хайнане, но там никуда от них не деться, их больше, чем песка на пляже, и закончилось все невразумительной дракой.
На что уж я не люблю Достоевского, а ведь не возразишь ему-тысячу раз прав он был в своем «Дневнике». Если узнают, что ты тоже русский, сразу начнется: «Приятно встретить соотечественника на чужбине!» И пойдут откровенности – в дружеском и братском тоне, а сам смотрит подозрительно, и вот уже и боится, и врать готов, да вот уже и врет и ищет, как бы нахамить половчее… Больше ста лет прошло, а ничего не изменилось. Все так же. Разве что, почитав классика, а кто и своим умом дойдя, через опыт общения – первую часть, дружескую, опускают. Для экономии сил и времени.
Едва опознают в тебе своего, так или сразу морду отвернут – знать тебя не хочу, или цедят слова сквозь зубы – настороженно, все время, ожидая подвоха. А то уйдут поскорее, от греха подальше.
Соотечественников в Шанхае я не жалую.
Главное – не начать разговаривать с самим собой вслух. Мужики и так косятся на меня. В голову приходит небанальная мысль – достать мобильник и поговорить по-английски, для конспирации. Но лезть в карман – лень.
Индусы, завершив свою нехитрую трапезу, уходят. Голубой тюрбан и темное сари растворяются в вечерней толпе.
Догорает вечерняя заря. Небо все в мелких пятнышках высоких и легких облачков – как шкура жирафа.
Еще не стемнело, но уже зажглись фонари. Замерцали и запрыгали огоньками магазинные вывески.
На место индусов садятся парень с девушкой. Лицо у парня почему-то виноватое, он что-то тихо говорит и пытается взять девушку за руку. Та капризно отворачивается. Парень снова тянется к девушке, кладет ей руку на плечо. Девушка смотрит так, будто на ее плечо взобралась мокрая жаба. Парень вздрагивает, складывает руки на колени. Так и сидит, в позе смирения и грусти, глядя куда-то мимо нас.
Неподалеку от нашей скамейки остановилась троица симпатичных китаянок. Присматривались, совещались. Теперь, приветливо улыбаясь, подошли вплотную. Худенькие, в летних брючках, легких курточках. Гладкие черные волосы, миловидные лица.
Мужики-коммерсы поглядели лениво: люди бывалые, таких на мякине не проведешь.
Девчонки мгновенно оценили ситуацию. Поняли, что там им ничего не светит. Смотрят на меня. Я качаю головой и отворачиваюсь.
Обычное дело. «Хэлоу», «кэн ю спик чайниз», «хау ду ю лайк Шанхай» и «вуд ю лайк ту дринк э кап оф ти».
Это не проститутки. У них другой профиль – консумация [14] .
Такие милые девочки обычно представляются студентками-туристками или, наоборот, коренными шанхаянками. Очень вежливы. Иногда – трогательно сексуальны: застенчивый взгляд из-под челки, мягкий голос, открытые и по-детски невинные улыбки. Разводят на «пойти в „ти-хауз“» или ресторан. Потом соскальзывают, ровно за миг до того, как принесут чек на немыслимую сумму. Днем такие номера относительно безопасны – просто плати по счету и сваливай. Вечером или ночью могут быть последствия: приведут в такие места, где особо не повозникаешь, а если и начнешь – тут же явятся хмурые местные братки, а то и поддельные менты, в похожей на настоящую форме.
И начнется спектакль на тему «пройдемте, товарищ».
Самым неприятным может оказаться клофелин в выпивке и отправка бесчувственного тела на такси в гостиницу. Без денег, колец, телефонов, фотоаппарата и всего, что еще было.
Никогда не разговаривайте с незнакомцами – классику никто не отменял.
Особенно если вы турист.
С меня-то взятки гладки.
Последний раз я тесно общался с консуматоршами во время Специальных Олимпийских Игр. Повсюду в те дни висели рекламные плакаты: толстый мальчик в красной майке сжимает Олимпийскую медаль; выражение лица у мальчика характерное, еще то, и улыбочка специальная. Покупал ли я пиво, шел ли на работу – всюду за мной следили глаза спортивного дауна.
Встречу, открытие, сами Игры – китайцы все организовали четко и тщательно. Подошли с душой, можно лишь позавидовать.
Впрочем, если на карту поставлен престиж страны, китайцы всегда подходят к делу серьезно. На всех уровнях – от президента до волонтера. И улицы плакатами увешают, и по телевидению все растолкуют, и комитетов насоздают, и добровольцев тьму нагонят. В итоге никто из участников и гостей Игр не потерялся, а могли бы, ведь публика специфическая. Никого не обидели, всех приняли, расселили.
Шанхайцы – народ гостеприимный. Их самих многовато, но гостям они рады. Ворчат, конечно, на мигрантов и приезжих. Даже пекинцев держат за провинциалов. Но как только начинаются весенние праздники и вся понаехавшая братия покидает Шанхай, разъезжаясь по родным городам и деревням, – шанхайцы начинают озабоченно разглядывать свой город. Ни в ресторан сходить, ни в магазин, и вообще – куда бурная жизнь подевалась… Все закрыто, никого нигде нет…
Зачем я тогда оказался на улице Нанкин – не помню. Может, в консульство ездил, может, просто шлялся по городу.
В руке – бутылка пива. В наушниках, как всегда, «Ленинград»:
«Ты сегодня французской помадой напомадила губы свои…»
Отлил в «Макдональдсе». Вышел, присел на каменную скамеечку.
Был жаркий осенний день, но терпимо – без привычной душной влажности.
Напротив меня тянулись вверх строительные леса. Пахло ацетоном. Хрипло орал в наушниках Шнур. Голос его заглушали отбойные молотки: реконструкция зданий, вечная стройка и ремонт.
Здания на Нанкинлу высокие, темные. Идешь вроде бы по улице, но впечатление, что забрел в ущелье среди отвесных скал.
Гудя, тренькая и тесня толпу, проезжали машины-паровозики. Нанкинлу только условно можно назвать «пешеходной» – не вся она такая, только часть. А вообще просто спасу нет от этих «паровозиков».