— А зря не читал. Ты бы вот лучше в Москву не хиппарей гонять ездил, а в библиотеку…
Хочу рассказать Кувшину о плац-майоре из «Записок…», любителе запрещать и наказывать. Как тот лишал арестантов театра и как маялись они потом в бараках. Удивляюсь, что помню какие-то книги еще. Наверное, просто тема близкая…
Но вместо этого дергаю Кувшина за ремень и тыкаю кулаком ему в живот:
— Не рано ослабил, а, военный? Встал смирно, сука!
— Колбаса, шухер… Шакалы… — негромко говорит кто-то из шнурков.
Из казармы первой роты выходит пара офицеров.
Быстро строимся. Надя, взмокший, тяжело дышащий, получает, наконец, свою кепку.
— Ты больше не теряй имущество, воин, — усмехается Кица. — В друхоряд с башкой отобью.
Приходим в казарму. Надю сразу тащат в умывальник, выставив одного из бойцов у двери.
— Бля буду, повесится он скоро, — говорю Кице.
Кица пожимает массивными плечами.
Шаримся по казарме, в поисках занятия. Народу мало, время ранее. Скука. Муторная, беспросветная.
Стоп…
Внимание привлекают не то удары в гонг, не то по наковальне. Кто-то что-то «робит» в бытовке.
Заходим. Ну, конечно…
На табурете, с зубилом и молотком в руках, восседает Вася Свищ. На другом табурете перед ним лежит массивная дверная петля. Вася приставляет к ней зубило и со всей дури лупит молотком. Звон и грохот стоят страшные, до дрожи стекол. Табурет подпрыгивает, но Вася удерживает его ногой.
— Ты охуел что ли с тоски совсем, Вася? — интересуемся мы.
Вася, по обыкновению, улыбается.
— Пидковкы зробыть хочу, — поясняет он. — И дырдочкы вжэ хотовые есть, три штуки.
Табурет, служащий Васе верстаком, изуродован глубокими вмятинами. Вася упорно молотит и не сдается.
Мы с интересом наблюдаем.
— А обычные тебе не катят, да? — спрашиваю Васю в перерыве между процессом. — Ты уж сразу коньки себе прикрепи тогда — до дембеля не сносятся.
Вася степенно усмехается и продолжает свое занятие.
Не выдержав грохота, выходим с Кицей из бытовки. Пытаюсь закрыть поплотнее дверь, но что-то мешает. Смотрю под ноги — одна из половиц паркета приподнялась под сапогом и не дает до конца закрыться. Дверь массивная, обитая жестью по краю.
— Постой, не уходи, — говорю Кице и еще раз проверяю дверь. Наступаю на половицу и притягиваю дверь. Ее клинит в сантиметрах пяти от косяка.
— Зови кого-нибудь из духов, — подмигиваю Кице.
— Бойцы! — оживившись, кричит Кица в сторону спального помещения. — Бойцы, еб вашу мать! Бегом сюда!
Прибегают Новый, Трактор и Кувшин.
— Ты, — говорю Кувшину. — Съебал стих учить. После отбоя расскажешь.
Кувшин уходит, нарочито медленно.
— Резче, воин! — ору ему вслед.
— Теперь вы, — обращаюсь к Трактору и Новому. — Нужен доброволец.
Бойцы переглядываются.
— Че делать? — уныло спрашивает Трактор.
— Вот ты и будешь. Сейчас узнаешь. Новый, улетел порядок наводить!
Трактор остается один перед нами.
— Короче, слухай сюдой. Мы вот с товарищем ефрейтором поспорили, шо будет, если пальцы в дверь эту попадут. Вот он, — Кица тычет в меня пальцем, — думает, шо отрубит на хуй. А по-моему, тильки кости сломает.
— И нам надо установить, кто из нас прав, — подыгрываю Кице и киваю на косяк. — Клади пальцы.
Трактор растерянно смотрит на нас.
— Ребят, ну не надо, — губы его на глазах сереют. — Ну пожалуйста…
С Кицей такие номера не проходят.
— Какие мы тебе, на хуй, «ребята»! — толстый хохол ловко бьет Трактора в голень. — Суй руку, сука!
Трактор в отчаянии смотрит на меня. Наверное, после случая с сахаром вообразил своим другом.
— Че ты вылупился, как собака срущая? — спрашиваю бойца. — Делай, что говорят.
На лице Трактора полное смятение.
За нашими спинами начинает собираться публика — из тех немногих, кто не на плацу, а в казарме.
Вася Свищ, наконец отдолбив от петли плоскую пластину, с увлечением разглядывает ее, не обращая на происходящее внимания.
— Ты у меня повешаешься сегодня ночью, уебок, — угрожающе тянет Кица. — Писледний раз тоби ховорю…
Трактор делает шаг к двери, зажмуривается, закусывает губу и кладет пальцы на край косяка.
Кица распахивает дверь пошире. Незаметно наступаю на половицу.
— Глазки-то открой, а то уснешь, — усмехается Кица.
Едва Трактор открывает глаза, Кица со всей силы захлопывает дверь.
Трактор отдергивает руку.
Дверь ударяется о половицу и распахивается заново.
— Блядь, ну ты и мудак, — говорю Трактору. — Причем дважды. Фокус испортил, это раз. И руки суешь куда ни попадя — два.
— А башку бы сказали сунуть — сунул? Съеби, пока цел… — Кица тоже расстроен.
Трактор убегает в спальное помещение.
Вася Свищ смотрит на нас, стучит себя по лбу пальцем и достает откуда-то напильник без ручки. Прижимает пластину к краю табурета и начинает обтачивать.
— Пошли, Кица, покурим, — говорю товарищу, морщась от звука напильника. — Фокус не удался.
— Вы, бля, звери, — говорит нам сержант из «мандавох» Степа. — А если б он руку не убрал?
— Солдат ребенка не обидит, — угощаю Степу сигаретой. — Гляди.
Показываю, как приподнять половицу.
Степа качает головой.
— Долбоебы…
В умывальнике на подокониике сидят наши осенники — Колбаса, Укол и Гунько. Достаем сигареты, закуриваем.
В распахнутое окно вливается душный сизый вечер. Год уже с лишним я смотрю в это окно. Еще почти столько же…
Нади не видать.
— Где он? — спрашиваю их.
Укол усмехается:
— Где и положено. Двадцать «очек» только от меня лично. Заебется сдавать.
Захожу в сортир. Кица остается с осенниками.
Дверцы кабинок распахнуты. В дальней, у окна, слышно копошение и знакомый, такой знакомый звук кирпичного бруска.
Подхожу и вижу согнутую спину Нади. От звука шагов тот вздрагивает и оборачивается. Лицо его заплаканное, нос распух. Правое плечо и часть спины темные, будто мокрые.
— Давай, давай, хуярь, — киваю ему. — Это самое важное «очко». Дембельское. Время придет, сам в него срать будешь.