Придворные художники постарались показать триумфатора небывалого масштаба, решил Виктор, обойдя выставку. Непогрешимый в своей мудрости, аскетичный и подтянутый, истинное спасение для потерявшего ориентиры немецкого народа. Портреты были на редкость неинтересны. Ничто не привлекало внимания, за исключением, может быть, футуристского крестоносца Ланцингера. Отто фон Курсель, Фриц Эрлер, Хуго Леман… все эти арийские маляры с их ограниченностью и полным неумением создавать что-то новое… Он даже огорчился. Как это могло произойти? Где потерялось немецкое искусство? На стенах он видел то, чего там не было, тени художников, выброшенных из галерей… их в лучшем случае показывали как образцы вырождения: Франц Марк, Кете Кольвиц, цветовые взрывы Пауля Клее. Как будто они никогда не существовали… нет, существовали, но теперь только в виде бесплотных привидений.
Он вздохнул и присел на банкетку перед рисунком углём некоего Конрада Хоммеля. «Фюрер» — коротко и ясно. Отягощённый раздумьями вождь позирует в кресле перед книжными полками. Мечтательный профессорский взгляд, очки балансируют на кончике носа. При желании его можно принять за филателиста… Виктор не прикасался к углю с тех пор, как год назад нашёл Георга Хамана, ещё когда тот снимал квартиру на Кнезебекштрассе. Я, сказал он тогда, остался без квартиры и средств к существованию и хотел бы попробовать себя в филателии и автографах… Виктор взял угольный карандаш и удивил себя самого, меньше чем за две минуты сделав великолепную копию в захваченном с собой блокноте. Недолго думая, он скопировал и автограф: К. Хоммель-38.
Ощущение карандаша в руке, запах угля, приятная тяжесть блокнота на коленях, возбуждённое дыхание, постоянно работающий взгляд, скользящий вдоль невидимой масштабной сетки, где размеры и перспектива, словно соревнуясь друг с другом, проявляются на листе… только сейчас он понял, как ему не хватает всего того, чего он лишился, уйдя из академии.
Радостно возбуждённый, он прошёл в отгороженный зал. Табличка на стене возвещала, что здесь собраны работы любимых художников фюрера. Несколько рисунков некоего Пауля Гайсслера напоминали дипломы, выданные за образцовую посредственность… «Дом в Браннау ам Инн, где родился фюрер», «Начальная школа фюрера в Фишльхаме». Он скопировал их за пять минут.
Группа посетителей, перешёптываясь и обмениваясь восхищёнными возгласами, собралась в другом конце комнаты. На застеклённом стенде были представлены собственноручные работы самого Гитлера. «Рейхсканцлер и вождь немецкого народа в юности был талантливым художником», — сообщала табличка. На одном из рисунков была изображена Триумфальная арка в Мюнхене, на другом — вид города Линца. Дилетант и есть дилетант, подумал Виктор, но на всякий случай скопировал и эти рисунки, с подписями и всеми деталями.
В обеденное время, как договорились, на пороге лавки с прусской пунктуальностью появился констебль Янсен, в начищенных до горячего блеска сапогах. На этот раз он был в полицейской форме.
— Удалось ли господам выполнить мою просьбу? Всю неделю я почти не спал от волнения.
— Ваш учёный еврей задал нам работу, — ласково сказал Георг, направляясь к сейфу. — Но зато с бежавшими писателями хлопот не было. Нашлись у нас на складе. В коробке, которую мы считали пропавшей…
Янсен пригорюнился:
— Вы хотите сказать, что с автографом Эйнштейна ничего не вышло?
— Почему не вышло? Просто на это ушло больше времени и больше денег, чем мы предполагали. Предложений фактически нет, а спрос почти тот же. Спросите моего брата Густава, это он занимался вашим делом.
Виктор серьёзно покивал головой. Он стоял на табуретке и вешал на стену с кинозвёздами портрет Гитлера, работы Хоммеля.
— Чёрная биржа? — спросил Янсен.
— Зарубежные связи. Люди из американского посольства. А знает ли констебль наш девиз?
— Нет, откуда…
— Если Эйнштейн придумал свою формулу Е = mc2, то у нас формула другая, хотя похожая: Н = В + Т2. То есть невозможное равняется возможному плюс квадрат времени…
Янсен сделал скептическую мину — с полным на то основанием, подумал Виктор.
— Я, конечно, преувеличиваю, — улыбнулся Георг, — у нас есть связи, и нам повезло, вот и всё.
— Иностранцы? А вы уверены, что за вами не наблюдали? — Констебль нервно прикусил нижнюю губу.
— Этого никто не знает. Мы идём на риск и берём за это плату. Что такое, в конце концов, автограф, констебль? Закорючка на куске бумаги, — Георг заговорщически подмигнул, — а закорючку на куске бумаги в принципе может подделать кто угодно. В нашей профессии полно фальсификаторов. И знаете, как мы выводим их на чистую воду?
— Знания?
— Опыт и интуиция. И тщательное палеографическое исследование. В подвале у нас стоит стол с подсветкой, мы просвечиваем автографы снизу. Сильное увеличение. Подробные каталоги автографов выдающихся людей всех эпох и в различном возрасте. Мы знаем, что в любой подписи есть так называемая мягкая составляющая. Что это значит? Первое «i», скажем, всегда в одинаковой пропорции к заглавной букве, а последнее «i» может варьировать чуть не каждый раз. Я говорю о двух «i» в фамилии Эйнштейн, констебль. Или возьмём, к примеру, Бисмарка. Подпись, датированная 1850 годом, значительно отличается от более поздних, предсмертных образцов, скажем, 1898 года. Обратил ли внимание фальсификатор на эти изменения? Если нет, его немедленно выведут на чистую воду. Не говоря уже о тех случаях, когда автограф настолько идеален, что не может быть подлинным.
Констебль Янсен смущённо потёр усы.
— Надо знать, как работает фальсификатор. — Виктор решил заполнить неловкую паузу и слез с табуретки. — Чтобы его разоблачить, надо знать, как он работает. А вы знаете, как он работает, констебль? Он переворачивает подпись, когда хочет её подделать. Он находит подпись в Каталоге, переворачивает книгу, и не списывает подпись, а рисует её. Как абстрактную фигуру. То есть он подделывает не письменный текст, а геометрический образец. Нам пришлось научиться разоблачать подобные хитрости.
— Вы могли бы оказать большую помощь полиции. В отделе по борьбе с мошенничеством.
— Разумеется, — сказал Георг. — В Чехословакии полиция привлекала нас для установления подлинности документов. Всё, что мы просили, — три оригинала, чтобы было с чем работать. Ничего хитрого. Подпись — как отпечатки пальцев, у каждого человека уникальна. Зависит от того, как он держит ручку, от нажима, стиля… от образования, опыта — от самой жизни.
— Но мой Эйнштейн, надеюсь, подлинный?
— Можете быть уверены. Проверен по всем правилам искусства. Мы не хотим ставить на кон свою репутацию.
Очень осторожно, словно предмет из самого хрупкого материала… скажем, графин богемского хрусталя или подлинный жёлтый банко с типографским дефектом, Георг достал из сейфа портрет и отнёс к стойке, где констебль Янсен буквально дрожал от нетерпения. Он всё время поглядывал через плечо, желая, по-видимому, убедиться, что за ними не наблюдает какой-нибудь стукач.