Разве это жизнь?
Нет, конечно, это не жизнь. Для смертных это не жизнь. Но для него…
Это как раз и было причиной, почему он выбрал Берлин — вероятность того, что первая бомба упадет именно здесь, была велика. Существовало на этот счет даже тайное международное соглашение. Если даже атомная бомба будет бессильна против его проклятия, то, по крайней мере, он сможет наслаждаться одиночеством, великим одиночеством, еще более совершенным, чем сейчас, здесь, между наружной и внутренней стенами, одиночеством абсолютным, когда человеческий род исчезнет в фейерверке Армагеддона…
Он шел параллельно Гартенштрассе. Ветер незаметно прекратился. Было так тихо, что он слышал, как падают снежинки, как поскрипывает колючая проволока.
Странно, подумал он, два года, проведенные здесь, принесли ему спокойствие. Иногда он месяцами не видел ни одной живой души, особенно в южном районе, где ввели автоматизированную охрану. Иногда он пару недель задерживался на одном месте, как сейчас, например… потому что у него были только две возможности — бродить и отдыхать. Он давно уже ничего не ел и не пил и уже не помнил, когда последний раз справлял нужду.
В своих убежищах — обычно это был картофельный погреб, не замурованный по недосмотру, или старый, военных времен, бункер — он мог лежать часами, наблюдая за работой муравьев, или как пауки плетут свои сети. Мной уже не управляют потребности, у меня нет желаний. На что мне они? Желания только рождают новые желания, которые надо любой ценой удовлетворять… вечно сосать пустое вымя вожделений…
Подставляя лицо падающему снегу, он брел вдоль тропы, по которой обычно ходили охранники. Он ни о чем не думал, ничего не чувствовал и ничего не желал. Ему удалось достичь статус-кво, идеальных взаимоотношений между душой и телом, между вожделением и смирением, инстинктом и самоуничтожением; он был совершенно пуст, если не считать гложущей надежды, что люди все же не совладают со своей жаждой убийства, пошлют первую ракету… и наступит зима, по сравнению с которой этот декабрь покажется тропическим раем.
Он шел, утопая в снегу по колено, босой, потому что давно уже не чувствовал холода, как, впрочем, и тепла… он шел… и вдруг перестал идти. Он перестал идти, потому что под ногами не было земли… она исчезла… и, ничего не понимая, он полетел в глубокую яму.
* * *
Протокол допроса I
Николаус Й. Рушахофф
МГБ, Лихтенберг
Присутствовали: Товарищ Райнике, Товарищ Вольф
Стенограф: Хайман
Архив МГБ, 11009
Райнике: Мы уже спрашивали ваше имя. Рушахофф? Это и в самом деле ваше имя? Звучит не особенно по-немецки… Может быть, вы из этих… выселенных? Я имею в виду, из Восточной Пруссии, из Кенигсберга? Вы качуб?
Рушахофф: Нет.
Вольф: В Демократической Республике Германия не числится гражданина с таким именем. Почему бы вам сразу не признаться, что вас заслали из Бонна?
Рушахофф: Меня никто не засылал. Я здесь добровольно.
Райнике: Тогда поставим вопрос по-другому: замешано ли здесь какое-то иностранное государство?
Рушахофф: Я никакому государству не служу.
Вольф: В вашем-то возрасте!.. Они уже не соображают, с кем имеют дело…
Райнике: Как долго вы находились в охраняемом районе?
Рушахофф: Полтора года. Примерно. Точно сказать затрудняюсь.
Райнике: Вы лжете. Это невозможно. Как вы могли выжить? Вы что, никогда не едите?
Рушахофф: Нет.
Вольф: А как же? Вы, может быть, копрофаг… как зайцы?.. О, боже, что с ним делать, Райнике?
Райнике: Первый раз вас видели в охраняемой зоне семнадцатого июня. Сколько раз с тех пор вам удавалось проникнуть в охраняемую зону?
Рушахофф: Я там был все время… не хотел уходить.
Райнике: Хорошо, в таком случае, с какой стороны вы пришли в первый раз… с западной?
Вольф: Или у вас есть сообщники на нашей стороне?
Рушахофф: Я здесь никого не знаю.
Райнике: С какой стороны? С востока или с запада?
Рушахофф: Не помню…
Вольф: Нам нужны имена, Рушахофф! Имена! Начните с шефов…
Рушахофф: У меня нет никаких шефов.
Вольф: Вы лжете! К тому же вы подкупали людей на нашей стороне! Поджигатель войны! Шпион!
Рушахофф: Я не…
Вольф: Смотреть на меня, когда я к вам обращаюсь! Это не шутки! Если понадобится, у нас есть средства, чтобы заставить вас говорить!
Райнике: Начнем сначала. Как вы сюда проникли? Парашют?
Рушахофф: Тогда это было нетрудно. Вы еще не достроили… я точно не помню, но была какая-то лазейка.
Райнике: Может быть, вы будете настолько любезны и расскажете нам, где ваши тайники?
Рушахофф: Тайники?
Райнике: Провиант… Взрывчатка… где это все закопано?
Рушахофф: Я ничего не закапывал.
Вольф: Троянский конь! Они тебя послали, чтобы взорвать стену, у меня даже сомнений нет. Знаешь, что мы в старые добрые времена делали с такими, как ты? С фашистами? На куски! Рот фронт! А теперь эти коричневорубашечники вроде тебя занимают высокие посты в Бонне. Ничего не изменилось! Демократия? Парламентаризм? Сплошное притворство!
Райнике: Я все же хочу получить объяснение, каким образом вы… в течение определенного времени, давайте не преувеличивать, Рушахофф… вы же не хотите нас уверить, что два года обходились без еды на ничейной земле… и все же скажите, когда вы проводили рекогносцировку, заряжали тайники…
Вольф: И не пытайся нам внушить, что ты беженец! Какого черта! Граждан с этим именем в ГДР нет!
Райнике: Позвольте продолжить… как вы избегали нашей сигнализации?
Рушахофф: Понемногу учишься, куда можно идти, а куда нельзя.
Вольф: Чушь собачья! У тебя есть и карты, и схемы. Хотел бы я знать, кто этот Иуда, кто снабжает тебя картами… Или это и есть твое задание? Карты?
Рушахофф: У меня нет никаких карт.
Райнике: А ловушки?
Рушахофф: Поначалу я ошибался… Потом дело пошло лучше… Подружился с собаками.
Вольф: Он умалишенный. Совершенно не в себе. И что с ним делать? Обменять на кого-то из наших?
Райнике: Рушахофф! Почему бы вам с нами не сотрудничать? Отвечайте!
Вольф: А почему бы ему не исчезнуть — так, чтобы никто не заметил?.. На какую разведку ты работаешь? Отвечай!