Почти весь день провели дома. «Вау, квартира с видом на Босфор. Мечта...» И мне, и Зейнеп так хотелось сказать Гюльсюм, что теперь эта квартира и ее тоже... Но на следующее утро бабочке предстояло возвращение в приют. Нельзя же подарить ребенку мечту и отнять ее с обещанием вернуть позже. Возвращение – это перемещение из прошлого в настоящее или из настоящего в прошлое. Назад или вперед. Другого пути нет...
Айдынлыг с первого взгляда полюбила Гюльсюм – радостно залаяла, подпрыгнула, смачно поцеловав гостью в нос. Бабочка не смутилась. Присела на корточки, ответно чмокнула собаку в мокрый «пятачок». Контакт налажен... Бо́льшую часть времени Гюльсюм провела в моей комнате: сразу устроилась на пуфике рядом со стеной книжных полок. Периодически поднималась на стремянку, набирая с верхних полок очередную порцию литературы. Айдынлыг разлеглась рядом с новой подругой, положив мордочку на увесистый том «Улисса». Гармоничную атмосферу в комнате дополняла тихая музыка из магнитолы. Гюльсюм почему-то остановила свой выбор на Нино Катамадзе [52] . В режиме повтора звучала чудесная «Olei»... Тем временем я готовил для моих девочек русский салат «Оливье». Пока крошил овощи, вспоминал бабушку Анну Павловну. Белокожую красавицу с грустными глазами, поклонницу Цветаевой, великолепную хозяйку, мою первую и единственную учительницу русского языка. Я, как и она, родился 12 марта. Я, как и она, верю в бесконечность жизни...
Зейнеп, Гюльсюм и Айдынлыг заснули сразу после ужина. Перед телевизором. Я досматривал первый сезон «Друзей» в одиночестве. За окном лил дождь, наполняя комнату убаюкивающим шелестом. Меня тоже тянуло в царство Морфея. Клевал носом, не отрывая взгляда от моих спящих красавиц. Настоящее счастье так близко. Стоит только распахнуть шире глаза, внимательнее приглядеться, протянуть руку... Гюльсюм забыла выключить магнитолу. Катамадзе, в отличие от нас, и не думала засыпать, продолжая напевать «Оlei, оlei, оlei...».
* * *
Ощущение счастья в детских объятиях бесконечное, обволакивающее. Начинаешь видеть красоту в самом простом. Хочется быть на земле, не отходить от своего чуда, вдыхать аромат детской чистоты, восхищаться шаловливой непосредственностью. Улыбка ребенка может разогнать самые угрюмые тучи, остановить проливные дожди, прогнать тоску – если не навсегда, то надолго. Если взглянуть на мир глазами ребенка, убедишься, что светлых красок в нем больше, чем темных. Мы, взрослые, к сожалению, часто считаем наоборот...
Когда беседую с Гюльсюм, возвращаюсь туда, где с недавних пор бываю лишь во сне. Окунаюсь в утраченную пору детства. Узнаю в бабочке себя тогдашнего – вечно обложенного книгами, витающего в облаках, скрывающего неуверенность под молчаливостью. Правда, у меня, в отличие от Гюльсюм, была семья. Мама, прежде всего. Именно это отличие позволяет понять, что ищет, чего ждет Гюльсюм. Если я, как и она, был бы обделен материнской лаской, то не смог проложить между нами мостик понимания. Различия, как и противоречия, порою сближают...
Превращаюсь с ней в ребенка. Общение без границ. Хотя обычно найти общий язык с детьми мне сложно. Может, дело в том, что Гюльсюм – маленький взрослый? Она делится впечатлениями от прочитанного Поттера, и мне это кажется самой интересной темой на свете. Хотя я знать не знаю, что такое Хогвартс и почему некто Волан-де-Морт так взъелся на очкастого Гарри... С ней я забываю о том, о чем давно хотелось забыть, но не получалось. Она вселяет веру в сказки. Мне снова захотелось перечитать Кэрролла, Линдгрен...
Теперь мы с Зейнеп часто заглядываем в магазины детской одежды. Сегодня целый час провели в «Бенеттоне», в отделе для юных модниц. Выбирали зимние вещи крупной вязки: полосатые шерстяные платья свободного кроя, гетры, шарфы, шапочки. «Смотришь на них, и такое впечатление, будто бабушка связала... Думаю, Гюльсюм понравится». Зейнеп советуется со мной по поводу цветовой гаммы: она за желтый цвет, я бы предпочел сливовый... Предлагаю купить для бабочки кеды из вишневой ткани. Любимая против. «Мишуня, это непрактично. Лучше возьмем ботиночки или сапожки. Да и кеды – это немного по-мальчишески». Последнее слово за Зейнеп, все-таки она женщина... Разделили между собой наши обязанности в отношении Гюльсюм. Впрочем, все они сводятся к одной цели – подарить бабочке семью. Настоящую семью, где родители временами спорят, где ужинают за одним большим столом, где пахнет домашним уютом, а зима за окном не пугает. И в доме горит камин...
Сложила из кусочков воображения пазл собственного мира. В нем живут ее маленькое сердечко и большая душа. Именно живут, а не прячутся. Она создала жизнь там, где все цветет. В реальности присутствует лишь оболочка Гюльсюм. «В своем мире я не плачу, не грущу. И он совсем близко: закрываю глаза, оказываюсь там...» В мире бабочки нет ночи, холода, грома, молний. Нет брошенных, отверженных, обделенных. Нет слез, боли, злости. На каждого приходится одна настоящая любовь. В обязательном порядке... Там у нее есть домик в заповедном лесу – с карамельными стенами, окнами из фруктовых леденцов, крышей из лепестков фиолетовых тюльпанов. Живет бабочка в окружении болтливых троллей, неуклюжих великанов, карликовых мишек-толстопузов. «А деревья в моем лесу не простые – вечно зеленые, без корней. Они ходят большими шагами, сотрясая шоколадную землю»...
Гюльсюм злится, если кто-то отказывается верить в существование волшебных миров. Поэтому и перестала рассказывать кому-либо о чудесах. «Нусрет говорит, что надо жить настоящим, а сказки – удел книжек. Что значит жить в настоящем? Почему взрослые сажают себя в клетки? Зачем взрослые смотрят пустые сны?» Задумываюсь. Мне не пришлось искать свою сказку в другом мире – я разыскал ее в реальности. Гюльсюм – тоже героиня этой сказки. Конечно, случаются дни, когда вера в сказку меркнет. В такие дни мое состояние отражает коротенький диалог из «Амели», где очаровашка Одри на вопрос соседки: «Вы верите в чудеса?» – отвечает: «Не сегодня...»
Гюльсюм боится вырасти: «Когда дети становятся взрослыми, сказки заканчиваются». Я стараюсь переубедить бабочку. «Не всегда, малышка. Есть взрослые, которые не покидают своих детских сказок. Вот хотя бы я, Зейнеп... И ты не потеряешь свою сказку, раз она родилась в твоей душе. И не важно, в каком ты будешь мире – в своем или реальном. Для сказок не существует преград».
Мы проходим мимо стенда с киноафишами – бабочка пристально рассматривает рекламный плакат «Золотого компаса». Только вчера на него ходили. Украдкой вздыхает: «Знаешь, мне так хочется найти боевого медведя Йорека Бирнинсона, вместе мы бы победили зло... Отыскали бы мам брошенных детей... Ты не знаешь, из Стамбула на Северный полюс летят самолеты?»
* * *
Очищаю бархатисто-душистые плоды от кожуры. По столу разбросаны желтые спирали, наполняющие кухню тонким осенним ароматом. Прабабушка Пярзад называла айву «золотым яблоком». «В мои времена беременные женщины спали на подушках из сушеной айвовой кожуры. И дети рождались здоровые, без патологий. А вот греки в античные времена считали айву символом любви. Перед свадьбой невеста обязательно съедала айвовую дольку, чтобы брак был долговечным... Это сейчас молодежь воротит нос от айвы, мол, она крепкая, безвкусная. Едят экзотическую ерунду – всякие бананы, киви...» В дымке воспоминаний разрезаю очищенные плоды на четыре части. Вырезаю сердцевину. Нарезаю кубиками. Достаю из шкафа пакет с сахарным песком, мешочек с молотой корицей, баночку с лимонной кислотой. Пора готовить сироп. В течение двух часов в нем нужно варить нежно-желтые кубики...