– Лэди!.. Лэди!.. – гремят трибуны. – Жан-нет! Пропала Мэри!.. Смотрите, Гром опять выходит!.. Молодчина Болотников!..
Бегут секунды… Плавно пощелкивает тонкая стрелка аппарата в беседке.
То опускается, то подымается золотистая Мэри. Впереди торчит чей-то хвост, противный, надоедливый хвост, щекочет волнующиеся ноздри… Надо достать его, надо…
Чик-чик… чик-чик… – звенит что-то сзади. Это перламутровый хлыстик постукивает по ремню. Знакомое что-то… Уже нет впереди хвостика, влево белеет камзол, на нем зеленая лента.
– Цо-цо-цо-цо… цо-цо… так… так… Мэри… цо-цо… – шепчет знакомый тревожный голос.
Чик-чик… чик-чик… Плотней пригибаются ушки. Вертит поводьями старый Числов, свистит по козырьку ветер. Знакомое чудится Мэри… Так свистело там, где шумел старый вяз.
Трррр… трррр… – трещит от ветра камзол, – трррр… Опять знакомое. Так ворчал милый Жук, пожимаясь от холода.
– Мэри… Мэри!.. – шепчет знакомый голос, – не шепчет, а молит.
Чья-то спина сбоку, влево… Ага, это Пуля с упорством отступает назад. Опять впереди чей-то хвостик, зеленый пузырь так противно трещит…
Ровно колышется золотистая гривка. Зоркие глаза упорно смотрят.
«Нет, не устала… нет пота», – думает Числов.
Слева отступает зеленый камзол. Джек храпит сзади. А впереди пестрыми пятнами дразнят глаза шелковые камзолы, вертятся хвостики…
«Надо достать…»
Ниже к земле чувствует себя старый жокей, звончей режет по картузу назойливый ветер. Сильней стелет золотистая Мэри…
Резко гикает Болотников сбоку, мокрый Гром глухо бьет в землю тяжелым копытом. Вот впереди вертится в воздухе хлыст… Что это? Желтый рукав, белый круп… Ага, это Жаннет! Сдается Кэт, бьет «снежинку» хлыстом.
– Жаннет бьют!.. – доносится эхо трибун. – Мэри выходит! Мэри идет!.. Мэри!..
Старый жокей слышит все.
– Цо… цо… цо-цо-цо… так… так… голубка… цо-цо…
Уставать начинают старые руки, колесом ходят, дают и принимают поводья.
Вот саженях [17] в двух впереди белоснежный камзол, темно-рыжая Лэди сверкает подковой. Еще ближе… еще…
– Лэди! Лэди!.. Гальтон идет!.. На прямую выходит! – гремят впереди трибуны. – Где Лэди?.. Ведь это же желтый камзол!.. Это Мэри!.. Смотрите, Лэди порют хлыстом!.. Пропадет Лэди!..
Похолодел старый жокей: он видит на золотистой шейке крупные капли… Взмокла дрожащая гривка, что-то хрипит внизу…
– Лэди выходит!.. Садится Мэри!.. Браво, Гальтон!..
Столб впереди – саженей тридцать осталось. Гремят восторгом трибуны. Бегут конюха из круга. Фотограф держит моментальный затвор.
– Браво, Лэди! Пори ее, бей! Бей!.. Бей, Гальтон!!
Хрипит у Мэри в груди. В струнку тянется тонкий корпус. Едва сидит старый Числов, немеют руки… Только десять саженей осталось.
– Ага!.. Сдается… сдается… – уже хрипит Числов и только теперь поднимает перламутровый хлыстик.
Раз!.. Раз!.. Раз!..
Молнией ринулась Мэри, золотистой стрелкой скользит над землей. Вот он, надоедливый хвостик, пропал сбоку… Ползет назад белоснежный камзол, желтое лицо англичанина; вытянулся он, вертит хлыстом, как винтом.
И слышит он голос:
– Мэри!.. Мэри!.. Цо-цо-цо…
– Мэри берет!.. Браво, Числов!.. Сдает!.. Лэди выходит!.. Браво, Гальтон!.. Браво, Числов!..
– Мэри! Мэри!.. Лэди пропала!.. Вот она, Мэри!..
Дзинннь!..
Кончилась скачка. Гремят трибуны, словно морские валы. Люди бегут…
Старый жокей лежал на земле, далеко за столбом, рядом билась ногами непобедимая Мэри.
– До́ктора!.. До́ктора!.. Кровь идет горлом!.. А с ним что?.. Подымите же старика!.. – кричат и суетятся кругом.
Числов поднялся. Под ногами он увидал умоляющие глаза, мокрую гривку, сбитое набок седло и ясные подковки на белых ногах.
– Она надорвалась! – говорит кто-то.
Числов рванулся вперед, споткнулся.
Его кто-то схватил. С ужасом смотрел он на алую струйку.
– Мэри!.. Мэри!.. – стоном вырвалось у него. – Убил… убил!!!
Он сорвал с себя красный картуз, рванул желтый камзол. Он задыхался. Перламутровый хлыстик, сломанный, валялся около головы Мэри.
– Позвольте-с…
Плотный ветеринар, в офицерском пальто, нагнулся к Мэри. Публика бежала с трибун.
Старый жокей тупо смотрел в одну точку: он не мог оторвать взгляда от угасавших, уже полузакрытых глаз.
– Пристрелить! Пристрелить!.. Зачем мучить?.. – кричало несколько голосов.
– Пристрелить?! Она… умерла?.. Мэри умерла?! – спрашивал, как безумный, Числов.
Он стал опускаться, зашатался, но его поддержали.
– Кровохарканье… – услыхал он голос ветеринара. – Она надорвалась… Лопнул кровеносный сосуд в правом легком. Она оправится…
Шепот облегчения пробежал по толпе… Числов опустился к голове Мэри, обнял за шею и тихо, как ребенку, сказал:
– Мэри!.. Ты жива!.. Я не убил тебя… нет… нет… Я не мог убить тебя, Мэри… не мог!..
Он говорил ей, а она смотрела печально, точно что-то хотела сказать.
– Только уж для скачек она не годится! – сказал ветеринар, закуривая папиросу.
– Жаль… Вы, Федор Ионыч, целый капитал потеряли… Мэри стоила бы больших денег.
Числов мрачно оглядел всех и отвернулся, точно хотел сказать: «Уйдите прочь!»
Болотников подошел к нему, взял за руку и долго не выпускал. Только один он, может быть, понял старого друга.
Мэри зашевелилась: она хотела подняться. Ей помогли, и она, широко расставляя ослабевшие ноги, пошла за хозяином. Публика волновалась на трибунах.
Конюха поспешно накрывали попонами дымившихся лошадей.
– Пожалуйте… сейчас господин председатель сошли… будет передача приза, – сказал распорядитель Числову.
Оркестр заиграл туш.
– Числова! Числова!.. Мэри!.. Победительницу!.. – гремело с трибун.
Старый жокей смотрел в землю.
«Ступай же и получай приз!» – насмешливо кричал в душе голос.
Сентябрь уже позолотил вершину старого вяза. Тысячи листьев покрыли новую зеленую крышу домика. Его уже нельзя узнать. Белый забор протянулся красивой узорчатой лентой. Маляры красили резные ворота. Поправленный домик уже не имел сиротливого вида: он подбодрился, выпрямился, крылечко игриво выступило во двор, белая труба весело посылала к небу синеватую струйку дыма. На месте сарая протянулся бревенчатый сруб теплой конюшни, крытой железом. У самых дверей ее уютная конура с коньком и соломой внутри.