Book.

Мы роемся в огромных шкапах великой «мещанской» библиотеки – учительской. Библиотека знаменитая: много жертвовали купцы на просвещение, отказывали «книжные капиталы» и целые библиотеки. Отказывали и призревавшиеся старички, старушки, – порой старинные, редкостные книги. Я уже отчитал приключения и теперь дочитываю исторические романы. Сашка отпирает нам все шкапы и уходит раздобыть еще пирогов. Мы роемся в богатствах, как мыши в мучном лабазе [62] . Женька отыскивает «еще про Наполеона». Он читает теперь только «военное», остальное – «всё болтовня». Мы накладываем по горке книг до следующего воскресенья, как раздается басистый голос: «Вот оно, самое-то книгохранилище! И тут пирогами пахнет». Входит Сашка с грудой пирогов у груди, придерживая их рукой; в другой руке у него графин квасу, «мещанского», который тоже славится, как и пироги. В высоком молодом человеке с открытым лицом, в пенсне, мы узнаем «брата-бледнолицего» и стесняемся есть при нем. А Сашка говорит без стеснения:

– Хотите, Антон Павлыч?

– Можно, люблю пироги… Замечательные ваши пироги, подовые… – говорит «брат», берет из красной Сашкиной лапы поджаристый пирог и начинает есть, роняя сыпучую начинку.

И мы начинаем есть.

Приходит русобородый Радугин, Сергей Тоныч, как называют его мальчишки, – Сергей Платонович, и еще высокий худощавый надзиратель, брат «бледнолицего», и начинают выбирать книги.

– Всё к вашим услугам, Антон Павлович, – предупредительно говорит библиотекарь, – только вы небось всё уж прочитали.

– А вот посмотрим, где же всё прочитать. Много читано… Бывало, таким вот был… – показывает он к нам пальцем, взглядывая, прищуриваясь через пенсне, – в неделю по аршину читал.

– То есть как по аршину? – не понимает Радугин, и мы не понимаем.

– А так. В неделю с краю аршин отхватишь, понимаете, книг в городской библиотеке, что попадется. У нас за библиотекаря один старичок был, временно заведовал… все, бывало, кожаные калоши чистил. Как ни забежишь, все он калоши начищает. И всегда почему-то Костомарова предлагал читать. Просишь Тургенева или там Диккенса, а он все: «Да вы бы Костомарова-то читали!» Фамилия, должно быть, нравилась. Так вот, понимаете… надоели ему записочками… надо по записочкам искать книги, он и: «Да чего там записочки, отхватывай с того уголка помаленьку, так всю читальню и прочитаешь. А лучше бы Костомарова читал!» Вот я и отхватывал по аршинчику в неделю… Очень интересно выходило, все книжки перемешаны были, всякие неожиданности получались.

И он ласково посмеялся, глядя на нас с прищуром. Мне опять понравилось добродушное его лицо, такое открытое, простое, как у нашего Макарки из бань, только волосы были не ежом, а волнисто зачесаны назад, как у отца дьякона. Вскидывая пенсне, он вдруг обратился к нам:

– А, господа рыболовы… братья-краснокожие! – сказал он с усмешливой улыбкой. – Вот где судьбе угодно было столкнуть нас лицом к лицу… – выговорил он особенным, книжным, языком. – Тут мы, кажется, не поссоримся: книг вдоволь.

Мы в смущении молчали, теребя пояса, как на уроке.

– А ну, посмотрим, что вы предпочитаете. Любите Жюль Верна? – обращается он ко мне.

Я отвечаю робко, что уже прочитал всего Жюля Верна, а теперь… Но он начинает допрашивать:

– Ого! А Гюстава Эмара [63] , а Фенимора Купера [64] ?.. Ну-ка, проэкзаменуем краснокожих братьев… Что читали из Гюстава Эмара?..

И я начинаю перечислять, как по каталогу, – я хорошо знал каталоги: «Великий предводитель Аукасов», «Красный Кедр», «Дальний Запад», «Закон Линча», «Эльдорадо», «Буа-Брюле, или Сожженные леса», «Великая река»…

Он снял пенсне и слушал с улыбкой, как музыкант слушает игру ученика, которым он доволен.

– Oгo! – повторил он значительно. – А что из Майн Рида прочитали? – И он хитро прищурился.

Я был польщен, что такое ко мне внимание, ведь не простой это человек, а пописывает в «Сверчке» и в «Будильнике», и написал даже книгу «Сказки Мельпомены». И такой замечательный, спрашивает меня, знаю ли я Майна Рида!

Я чеканил, как на экзамене: «Охотники за черепами», «Стрелки в Мексике», «Водою по лесу», «Всадник без головы». Он покачивал головой, словно отбивал такт. Потом пошел Фенимор Купер, капитан Мариет [65] , Ферри [66] . Когда я так чеканил, Женька сзади шипел: «И все-то врет… половины не читал!» Ему, конечно, было досадно, что занимаются только мной.

«Робинзона»? Я даже поперхнулся. «Робинзона Крузо»?! Я читал обоих Робинзонов: и такого, и швейцарского… и еще третьего, Лисицына! Он, должно быть, не ожидал, снял пенсне и переспросил, прищурясь:

– Это какого… Лисицына?

– А «Русский робинзон Лисицын»! Это редкая книга, не во всякой даже библиотеке…

И я принялся рассказывать, как Лисицын, купец Лисицын, построил возле Китая крепость и стал завоевывать Китай… притащил пушку и… всё один! Он остановил меня пальцем и сказал таращившему глаза Радугину, есть ли у них «про этого купца Лисицына»? Тот чего-то замялся: как всегда, ничего не знал, хоть и библиотекарь. Я за него ответил, что здесь Лисицына нет, но можно его найти на Воздвиженке, в библиотеке Бессоновых, «бывшей Ушаковой», да и то растрепанного, с разорванными картами и планами. Он сказал: «Вот знаток-то!» – и спросил, сколько мне лет. Я ответил, что скоро будет тринадцать. И опять Женька зашипел: «И все-то врет!» Но я нисколько не врал, а мне, действительно, через десять месяцев должно было исполниться тринадцать.

– Ого! – сказал он. – Вам пора переходить на общее чтение.

Я не понял, что значит «общее чтение».