Сэм Адамс взбежал на помост и подошел к обитой траурным сукном кафедре.
— Добро пожаловать, друзья! — начал он энергично, обращаясь при этом непосредственно к большой группе солдат. — Как посредник и организатор ежегодного дня поминовения я хочу предложить нашим гостям из гарнизона занять эти места. — Он махнул рукой в сторону первых рядов. — Для нас важно, чтобы вы чувствовали себя комфортно.
Англичане вопросительно переглянулись: с чего это им предоставляют лучшие места? С минуту они пребывали в нерешительности — тем временем по рядам присутствующих катился шепот; наконец несколько дюжих вояк с нарочитой важностью, как бы бросая вызов, прошествовали к предложенным местам.
Меж тем Адамс вновь подошел к Джейкобу. Изумленное выражение, появившееся на лице младшего товарища, заставило его объясниться.
— Этот трюк отлично срабатывает и в политике, и на войне, — сказал он. — Сначала надо обвинить врага, затем подвести его к осознанию своей вины, ну а потом денно и нощно поддерживать в нем это чувство.
Подошло время начать церемонию — и Джозеф Уоррен, оратор дня, поднялся на кафедру. На помосте компанию ему составили Адамс, Хэнкок и Купер. Джейкоб Морган наблюдал за происходящим снизу.
Поначалу Уоррена смутило то, что прямо перед ним восседает столько солдат. Запинаясь, он что-то пробормотал об их количестве, потом оглянулся на расположившихся за его спиной соратников. Мало-помалу уверенное спокойствие товарищей сообщилось и ему. Уоррен примерил на себя позу Демосфена и заговорил.
Его речь не была самой красноречивой среди речей, произнесенных по данному поводу. Не была она и самой запоминающейся. Отличился Джозеф Уоррен, пожалуй, лишь одним: сдержанностью — свое выступление он завершил так же осторожно, как и начал. Он ни разу не назвал события пятилетней давности кровавой бойней, аккуратно обходил острые углы, дабы не спровоцировать потасовку. Окончание его речи ознаменовалось вежливыми аплодисментами и едва различимым гулом. Окруженный этой вялой смесью одобрения и недовольства, он отступил назад и сел. Казалось, опасность столкновения между горожанами и солдатами миновала.
Сидя на удобном месте, сбоку от помоста, Джейкоб внимал речи Уоррена с нарастающим разочарованием. По его мнению, оратор капитулировал перед тактикой устрашения, продемонстрированной солдатами. Молодой человек предпочел бы услышать Адамса — вот уж кто не стал бы праздновать труса.
Словно в подтверждение этого, всякий раз, когда Уоррен в своей речи подходил к сути вопроса, а потом неожиданно отступал, лицо Сэма Адамса искажала досадливая гримаса. Уже само это зрелище вызывало у Джейкоба острую боль в мышцах шеи и плеч.
По окончании речи Уоррена Адамс на правах организатора вновь подошел к кафедре.
— Город должен выразить благодарность доктору Уоррену, — сказал он, — за его прекрасную и вдохновенную речь. — Адамс переждал аплодисменты. — Отдадим должное этому утонченному выступлению и скажем, что в полном соответствии с ним очередная речь будет произнесена в следующем году… — Адамс остановился и, выдержав эффектную паузу, в полной тишине с вызовом провозгласил: — Дабы почтить память погибших в кровавой бойне 5 марта 1770 года.
С криками «Тьфу!» и «Стыд-то какой!» офицеры вскочили со своих мест.
Джейкоб и его дружки захохотали и засвистели.
Неожиданно в задних рядах вспыхнула паника. Во всеобщем гвалте крики офицеров «Стыд-то какой!» прозвучали как «Стреляй!». В страхе толпа шарахнулась на улицу, люди напирали друг на друга, проталкивались через двери, вываливались из окон. В довершение всего в эту самую минуту мимо молитвенного дома шел маршем строй военных; услышав грохот барабана и стук сапог, бостонцы решили, что солдаты посланы перебить их всех прямо в молитвенном доме.
Джейкоб Морган в один прыжок взлетел на помост и, оттащив Адамса в сторону, прикрыл его своим телом. Несколько офицеров, сидевших в передних рядах, направились к ним. Молодой человек легко угадал, о чем они думали, — эти мысли читались в хищном блеске глаз, на них же указывали глумливые ухмылки: «Почему бы не воспользоваться неразберихой? Как ни крути, обязательно будут — должны быть — жертвы. Жаль, если в этом бедламе пострадает Адамс…» Но прежде чем англичане вскарабкались на помост, Джейкоб вытолкал своего старшего товарища на улицу через черный ход.
Только чудом никто не был растоптан при паническом бегстве толпы. Немного погодя порядок восстановили, и собрание продолжилось.
На следующий день в типичной для него манере Сэм Адамс заявил, что как раз солдаты, а не мирные бостонцы должны были опасаться за свои жизни и что если бы не мужество и самоконтроль патриотов, ни один офицер, ни один солдат не ушел бы живым из молитвенного дома.
Разве так поступают порядочные люди?
Нежные интонации свидетельствовали о ее благосклонности. Мерси прислонилась спиной к запертой двери спальни и положила изящную ручку на грудь. Хотя на улице стоял полдень, да к тому же была середина недели, она щеголяла в роскошном наряде, которым не всякая женщина могла похвастаться на приемах и балах. На фижмы, крепившиеся поверх нижних юбок, ниспадала длинная верхняя юбка; рукава платья — по локоть, манжеты отделаны кружевными рюшами.
Посреди комнаты, в нескольких шагах от Мерси, держа в руке шляпу, стоял Исав. Свободной рукой молодой человек то нервно разглаживал складки на бархатных панталонах, то беспокойно крутил среднюю пуговицу жилета. Хотя со дня уличного судилища минуло две недели, кое-где на шее, лице, руках Исава все еще чернели пятна и алели струпья. От молодого человека исходил стойкий запах дегтя. Однако сейчас это не имело никакого значения. Он был наедине с Мерси в ее спальне, где — хотя она и делила ее мужем — мало что указывало на присутствие последнего. Исав знал, что приходить сюда было глупо, но, если все пойдет как задумано, этот день положит конец секретам и тайным свиданиям и ознаменует начало новой жизни.
— Мне льстит ваша отчаянная смелость, сударь, — прошептала игриво Мерси, — но я настоятельно прошу вас незамедлительно покинуть мою спальню. Этажом ниже, в комнате вашего отца, — Джейкоб. Если он вернется…
— Знаю. Я управлюсь быстро, — тихо ответил Исав, мучительно пытаясь облечь свои мысли в слова. — Мерси, — начал он нерешительно, — не уехать ли нам в Англию?
— О чем вообще ты говоришь?
— Давай сбежим. Сегодня ночью. Мы можем начать новую жизнь. Ты и я. Я все подготовил. Сначала отправимся в Филадельфию, затем за океан. Подумай, любовь моя! Мы можем быть вместе, как нам и было предназначено!
— Надо же!
Рука молодой женщины затрепетала подле ее лица. Это был тщательно отрепетированный жест. Мерси частенько прибегала к нему, когда какой-нибудь приятный светский молодой человек оказывал ей знаки внимания. Она давно поняла, что притворное замешательство воодушевляет воздыхателей на дальнейший флирт — причем более смелый. Но на сей раз это грациозное движение было рождено истинным чувством. Исав был настроен серьезно, и она растерялась.