– Томас, пожалуйста, оставь мадемуазель Палмер в покое.
Эти слова принадлежали тому самому странно одетому человеку. Сначала я приняла его за жителя Англии времен Реставрации, но затем поняла, что родом он, скорее всего, с другого берега Ла-Манша, поскольку в его речи слышался явный французский акцент. Надо же, а я и забыла, что он здесь. Удивительно, но Томас немедленно замолчал, и только его черные глаза продолжали упорно смотреть на меня, словно ожидая ответа. Что я могла ему сказать? С тобой обошлись жестоко, так что ладно, прощаю тебе предательство?
Или так: тебе сломали жизнь, и я очень рада, что за это ты сломал мою? Ага, как бы не так.
– Вы не возражаете, если я провожу ее в зал?
Это был скорее вопрос, чем предложение, после чего высокий француз повел меня по коридору, не дожидаясь ответа.
Вскоре мне предстояло увидеть своего преследователя, правда, совсем не так я хотела с ним встретиться. Жирное лицо Тони ничуть не изменилось. В этом не было ничего удивительного – он не менялся с тысяча пятьсот тринадцатого года, за исключением одежды. Он был одет так, как, по моему мнению, одеваются все весельчаки, – полосатый костюмчик вроде тех, какие напяливали на себя охранники в заведениях, где нелегально торговали спиртным. Тони очень любил этот костюм, поскольку однажды кто-то сказал ему, что ткань в вертикальную полоску его стройнит. Вранье. В момент своей смерти Тони весил более трехсот фунтов, что при росте пять футов и пять дюймов означало, что его фигура походила скорее на футбольный мяч с ножками. При такой комплекции не помогают ни диета, ни физические упражнения.
И все же даже с таким весом Тони выглядел лучше, чем его главный палач Альфонс, который, как обычно, стоял у левого плеча хозяина. И хотя я видела лишь их отражения в большом зеркале, я сразу поняла, что эта парочка вновь контролирует всю Филли. Странно, что Тони не побоялся вернуться к своим грязным делам; впрочем, этого следовало ожидать – уж чего-чего, а наглости ему было не занимать. Тони восседал на своем обычном месте – огромном золоченом резном троне, который он утащил из дворца какого-то епископа. Спинка трона поднималась над полом не меньше чем на шесть футов, однако Альфонсу вовсе не нужно было вставать на цыпочки, чтобы выглянуть из-за него. Впрочем, высокий рост ничуть не скрашивал его внешность. Альфонс выглядел так, как и полагалось выглядеть наемному убийце, при этом страшен он был как смертный грех. Нет, я не хочу сказать, что он был похож на сексуальных маньяков из голливудских ужастиков, он действительно был безобразен, даже уродлив. Я слышала, что когда-то, до обращения, он работал на Малыша Нельсона, только мне кажется, что на самом деле кто-то избил его бейсбольной битой, причем бил в основном по лицу. В детстве я всегда с ужасом и восхищением смотрела на его лицо, у которого, казалось, не было профиля – вдавленный нос Альфонса выступал не больше, чем его неандертальский лоб.
Меня разбирает смех, когда в кино вампиров показывают этакими сексуальными красавчиками, постоянно меняющими роскошные наряды. На самом же деле после смерти ты выглядишь точно так же, как и до нее. Конечно, за сотни лет ты изобретаешь кое-какие трюки в отношении своей внешности, однако большинство вампиров просто не берут это в голову. Молодежь заботится о своей внешности, потому что это облегчает поимку жертвы, а старикам на все наплевать. Знаете, когда ты способен внушить человеку, что выглядишь как Мэрилин Монро или Брэд Питт, применение косметики считается уже пустой тратой денег.
Несмотря на присутствие Тони и его прислужника, пусть даже в волшебном зеркале, я находилась в отличном расположении духа, потому что выглядела гораздо лучше их в своем розовом лифчике, выглядывающем из порванной футболки, расцарапанным в кровь лицом и засохшей на сапогах слизью. К тому же я все еще была живым человеком, чем приводила Тони в страшное негодование. Более того – я стала для него серьезной проблемой, поскольку если бы Сенат счел, что со мной пора кончать, убийцы исполнили бы его решение давным-давно, в любое время.
Я обвела глазами огромный зал. Томас стоял у двери, как я ему велела, и все же не настолько далеко, чтобы не оказаться рядом в любой момент. Он разговаривал с одним из четырех стражников – закованным в латы рослым блондином, словно сошедшим со средневекового гобелена. Я заметила, что Томас успел набросить черную куртку из денима поверх своего клубного наряда; куртка точно подходила к его джинсам, но делала Томаса похожим на крутого байкера. Его лицо находилось в тени, но, думаю, на нем все равно ничего не отражалось. По крайней мере, того, что я хотела бы увидеть.
Господи, как же мне хотелось подойти к нему, заговорить, объясниться, услышать от него, что все в порядке, что все будет хорошо! Да, я знала, кто он такой, знала, что все это время он лгал мне, и все же продолжала ему верить. Я внушала себе, что это всего лишь последствия обработки моей психики, что это скоро пройдет. Пусть глаза говорят мне, что передо мной мой Томас, на самом деле это вовсе не так; человек, которого я, казалось, знала вдоль и поперек, существовал лишь в моем воображении.
Сделав над собой усилие, я заставила себя отвести взгляд от Томаса и вновь принялась разглядывать зал. Массивный резной стол из красного дерева, ряд стульев вдоль дальней стены – вот и вся обстановка. Стол весом не менее тонны стоял на платформе из черного мрамора, к которой вели несколько сверкающих ступенек. Это позволяло членам Сената возвышаться над жалкими просителями или – как в моем случае – пленниками. Зал – или подземелье, поскольку, как выяснилось позднее, мы находились глубоко под землей, – был вырублен из красного песчаника, на его стенах плясали отблески свечей, вставленных в огромные черные железные подсвечники. Вид помещения несколько портило зеркало, расположенное слева от стола, поскольку в нем отражалась безобразная физиономия Тони. Остальное убранство составляли яркие знамена и щиты с гербами, расположенные за креслами членов Сената. Четыре щита были задернуты черной тканью, а стоящие перед ними тяжелые резные сиденья повернуты к стене. Знак траура.
– Я требую компенсации! – уже, наверное, в пятый раз выкрикнул Тони. Он принадлежал к тому типу просителей, которые тупо гнут свою линию, твердя одно и то же, пока не получат желаемое. Это у него от недостатка практики – все члены его «семьи» умеют лишь клянчить и пресмыкаться, что с течением времени приводит уже к полному отупению. – Я взял ее в свой дом, растил, холил, лелеял, как родное дитя, а она меня обманула! Я имею полное право требовать ее сердце!
Я могла бы сказать ему, что, поскольку я не вампир, меня вовсе не обязательно пронзать колом, ха-ха, однако вместо этого предпочла сосредоточиться на более важных вещах. Конечно, я не строила иллюзий по поводу Сената, которому было глубоко плевать на дела Тони, но и упускать шанс, чтобы поиздеваться над этой жирной скотиной, я не собиралась.
– Ты убил моих родителей и присвоил мой дар. Ты говорил, что мои видения помогают тебе избегать неприятностей и предупреждать о них твоих компаньонов, и в то же время делал все, чтобы извлечь из них выгоду – для себя, разумеется. Значит, ты на меня потратился? Дай только мне до тебя добраться, и я оторву тебе башку.