Я оттолкнула ее и полезла на край кровати, обдумывая, что произошло бы, если бы я упала в обморок. Краем глаза я видела какой-то черный туман; интересно, я смогу проснуться или уже навсегда застряла в этой комнате? Нет, лучше о таком не думать. Женщина вздохнула и легла на спину, проведя рукой по своим грудям. Темно-коричневые соски резко выделялись на молочно-белой коже; она внимательно наблюдала за мной.
– Ты устал, любовь моя? – Рука женщины скользнула ниже, к темным волосам между ног; она усмехнулась. – Иди сюда, я тебя взбодрю.
Пока я соображала, что бы такое ответить, тяжелая дверь распахнулась и в комнату решительно вошла пожилая женщина в сопровождении четырех стражников. Судя по выражению ее лица, она пришла не для того, чтобы присоединиться к нам, слава богу.
– Взять его!
Двое стражников стащили меня с постели, брюнетка взвизгнула и натянула на себя одеяло.
– Мари! Что ты делаешь? Уходи отсюда немедленно! Вон!
Не обращая на нее внимания, та смерила меня презрительным взглядом.
– Всегда готов, как я погляжу. Как ты похож на своего отца! Уведите его, – приказала она стражникам.
Меня выволокли из комнаты, даже не дав одеться. Брюнетка успела швырнуть мне парчовый халат, в который я завернулась; надевать туфли и штаны времени уже не было. Вслед нам понеслись ругательства, которые брюнетка адресовала в основном пожилой женщине. Хотя говорила она не по-английски, я каким-то образом все понимала. А может быть, понимала не я, а мое тело – и давало мне перевод. Во всяком случае, размышлять на эту тему я не могла, потому что стражники поволокли меня сначала по каменному коридору, а затем по длинной лестнице, ступени которой имели углубления от тысяч и тысяч ног, прошедших по ним за несколько столетий. Было темно и так холодно, что изо рта у меня шел пар.
Дойдя до конца лестницы, женщина остановилась и повернулась ко мне. В ее взгляде больше не было презрения, теперь я видела в нем страх.
– Дальше я не пойду. Я уже видела, что тебя ожидает, с меня довольно. – В ее глазах мелькнула жалость. – До сих пор ты жил только потому, что молчал. Сегодня ночью ты будешь наказан за то, что нарушил молчание.
Она отвернулась, а стражники начали подталкивать меня к какой-то черной дыре. У меня было сильное тело, но справиться с ними я не могла. Пытаясь вырваться, я искала женщину взглядом, но она уже уходила прочь, прямая и стройная в своем винно-красном платье.
– Пожалуйста! Мадам! Зачем вы это делаете? Я ничего не говорил, клянусь вам!
Это говорила не я – слова сами срывались с моих губ; женщина не остановилась.
– Если хочешь знать, кому все это выгодно, спроси своего брата, – бросила она через плечо, прежде чем войти в комнату и захлопнуть за собой дверь. Это было последнее, что я услышала.
Лестница, по которой меня вели, была слишком узка для трех человек, но стражникам вовсе не нужно было держать меня за руки – все равно бежать некуда. Лестницу освещали лишь несколько полосок лунного света, просачивающихся сквозь решетки на узких оконцах; мы шли все вниз и вниз. Влажные, покрытые слизью ступеньки были такими крутыми, что я едва не падала, особенно если учесть, что была без башмаков. Я ужасно замерзла; от былого возбуждения не осталось и следа. Но я по-прежнему ощущала между ног некий непривычный предмет, отчего хотелось вопить благим матом. Внезапно я споткнулась, но боль меня даже обрадовала, потому что вернула способность и желание размышлять, о чем я совершенно забыла.
Наконец лестница закончилась; тусклый свет факелов играл на каменных стенах, с которых струйками стекала вода. Внезапно мне стало так холодно, словно моя кровь застыла и превратилась в лед. Странно, что на стенах не было инея, а только капли воды.
Однако страшнее сырости и холода были жалобные мольбы и стоны, доносившиеся из-за обитой железом двери в нескольких ярдах от нас. Дверь была тяжелая, деревянная, и крики звучали совсем глухо, но от этого они не становились менее ужасными. Какое в них слышалось отчаяние, боль и тоска! Узники звали на помощь, заранее зная, что она не придет. Машинально я шагнула назад, в полосу света, отбрасываемую ближайшим факелом, но стражник схватил меня за плечи и грубо толкнул вперед. Я упала на колени, ободрав их о неровные камни, которыми был выложен пол.
– Тебе туда.
Я начала медленно подниматься; потеряв терпение, стражник схватил меня за шиворот и рывком поставил на ноги. И тут я увидела перед собой толстенького лысого коротышку в окровавленном фартуке и грязных шерстяных штанах. Имея рост пять футов и четыре дюйма, я не привыкла смотреть на мужчин сверху вниз, а потому уставилась на коротышку с болью и смущением. Его полные губы расплылись в улыбке, обнажив серые зубы, и я отпрянула. Это ему понравилось.
– Вот и хорошо. Бойтесь меня, M'sieur Le Tour [9] . И помните, что вы больше не принц. – Он смерил меня взглядом. – Сейчас увидим, насколько вы крепки. Сегодня вы мой!
В замке повернулся огромный железный ключ, и дверь распахнулась. Я увидела большую квадратную комнату с каменными стенами и высоким потолком. Меня втолкнули внутрь. Я снова упала, на этот раз на грязную солому, пахнувшую мочой и кое-чем похуже и совсем не смягчившую удара. На какое-то мгновение во мне закипела ярость, однако в следующую секунду она сменилась ужасом. Прямо перед собой я увидела дыбу, на которой висела голая женщина, и уже не могла отвести от нее глаз. Ее суставы были растянуты и разворочены самым кошмарным образом; из рваных ран стекали ручейки крови и, засохнув, оставляли на теле широкие потеки; пол вокруг несчастной был весь в коричневых пятнах. Я никогда не думала, что в человеческом теле столько крови.
Вдоль стен сидели закованные в цепи узники; увидев меня, они стали умолять спасти их, но я не обращала на них внимания. Я смотрела только на женщину, безмолвно обвисшую на веревках. В ее широко раскрытых глазах отражался свет факелов; трудно было сказать, теплилась ли в них хоть искорка жизни. Я надеялась, что нет. Заметив мой взгляд, к женщине подошел один из палачей.
– Да, вашей подружке больше не гулять, – сказал он, склоняясь над ней.
Он потрогал веревки, стягивающие руки женщины, и я увидела, что на ее пальцах нет ногтей. Концы ее пальцев были словно размолоты или изжеваны каким-то животным, а суставы распухли так, что, видимо, она уже никогда не сможет сжать пальцы в кулак, даже если попытается это сделать.
Я навидалась всякого, пока жила у Тони, но случаи насилия, свидетелем которых я иногда становилась, просто мелькали у меня перед глазами и, прежде чем я успевала на них отреагировать, заканчивались. Тони тоже применял пытки, но меня на такие зрелища не допускали. Эжени следила за этим крайне строго; теперь я поняла почему. То, что сейчас происходило у меня на глазах, было гораздо страшнее, чем обычная жестокость: это была привычная, рутинная работа заплечных дел мастеров, которые не испытывали к своей жертве ни злобы, ни жалости; они не испытывали вообще ничего, боль и страдания были всего лишь неотъемлемой частью их работы.