«Подумать только, что я чуть не отказалась поехать сюда!» — говорила себе Кэтрин.
Они ходили на долгие прогулки вдоль Тропинки Влюбленных и через Лес Призраков, где сама тишина казалась дружелюбной; по холмам, где легкий снежок кружился в зимнем танце гоблинов [43] ; через старые сады, полные лиловых теней… через великолепие предзакатных лесов.
Не было ни щебечущих птиц, ни журчащих ручьев, ни верещащих белок. Но ветер изредка создавал свою музыку, возмещавшую выразительностью краткость своего звучания.
— Человек всегда может найти что-нибудь ласкающее взор и слух, — заметила Аня.
Они говорили о «королях и капусте» и «впрягали звезды в свои повозки» [44] , а домой приходили с аппетитом, подвергавшим суровому испытанию кладовую Зеленых Мезонинов. Один день штормило, и они не могли выйти из дома. В свесы крыши бил восточный ветер, ревели серые волны заливы. Но даже буря в Зеленых Мезонинах имела свое очарование. Было так приятно сидеть возле печи и мечтательно следить, как мерцают на потолке отблески огня, пока вы грызете яблоки и сосете конфеты. А как весело было ужинать под звуки завывающей за окнами бури!
Однажды вечером Гилберт повез их навестить Диану и ее новорожденную дочку.
— Я никогда раньше не держала в руках младенца, — призналась Кэтрин, когда они ехали домой. — Прежде у меня не возникало такого желания. Я боялась, что раздавлю его своими лапищами. Ты не можешь представить, Аня, что я чувствовала — такая большая и неуклюжая, — когда держала в руках это миниатюрное, изящное создание. Я знаю, миссис Райт боялась, что я в любую минуту могу уронить ее малютку. Я видела, что она прилагает героические усилия, чтобы скрыть свой ужас. Но это как-то подействовало на меня… младенец, я хочу сказать. Правда, я еще не поняла, как именно.
— Младенцы — удивительные создания, — мечтательно отозвалась Аня. — Помню, в Редмонде кто-то назвал их «потрясающим сгустком скрытых возможностей». Только подумай, Кэтрин: Гомер [45] был когда-то младенцем — младенцем с ямочками и большими, полными света глазами. Тогда он, конечно же, еще не был слепым.
— Как жаль, что его мать не знала, кем он будет! — заметила Кэтрин.
— Но я, пожалуй, рада, что мать Иуды [46] не знала, кем будет ее сын, — мягко сказала Аня. — Надеюсь, она никогда об этом не узнала.
В один из вечеров в клубе проходил рождественский концерт, после которого должна была состояться вечеринка в доме Эбнера Слоана, и Аня уговорила Кэтрин посетить и то, и другое.
— Я хочу, Кэтрин, чтобы ты почитала нам стихи в дополнение к основной программе концерта. Говорят, ты замечательно декламируешь.
— Да, раньше я декламировала; пожалуй, мне это даже нравилось. Но позапрошлым летом я уступила в прибрежной гостинице на концерте, который организовали отдыхающие, и слышала потом, как они смеялись надо мной.
— Откуда ты знаешь, что смеялись над тобой?
— Наверняка надо мной. Больше там не над чем было смеяться.
Аня постаралась скрыть улыбку и продолжила уговоры.
— На бис прочти «Гиневру» [47] . Мне говорили, что у тебя это великолепно получается. Миссис Прингль, вдова Стивена Прингля, сказала мне, что всю ночь не могла сомкнуть глаз, после того как услышала этот отрывок в твоем исполнении.
— Нет, «Гиневра» мне никогда не нравилась. Но это произведение есть в хрестоматии, поэтому я иногда пытаюсь показать ученикам, как надо его читать. Меня Гиневра просто раздражает! Почему она не кричала, когда обнаружила, что ее заперли? Ведь они искали ее повсюду, и кто-нибудь непременно услышал бы крики.
Наконец Кэтрин пообещала, что выступит на концерте, но насчет вечеринки все еще пребывала в сомнении.
— Я, конечно, могу пойти. Но никто не пригласит меня танцевать, и я опять стану язвительной, враждебной ко всем и пристыженной. Я всегда чувствовала себя несчастной на тех немногих вечеринках, где бывала. Никому, похоже, не приходит в голову, что я умею танцевать, а ведь я умею — и неплохо. Я научилась еще в доме дяди Генри. Бедная горничная, которая у них служила, тоже хотела научиться, и мы с ней обычно танцевали вдвоем по вечерам под музыку, доносившуюся из гостиной. Пожалуй, я хотела бы потанцевать… с подходящим партнером.
— На этой вечеринке ты не будешь несчастной. Ты не будешь смотреть на происходящее со стороны. Видишь ли, вся разница в том, быть ли частью того, что происходит, или смотреть со стороны… У тебя такие красивые волосы, Кэтрин. Ты не будешь возражать, если я попробую уложить их по-новому?
— Попробуй. Моя прическа, должно быть, выглядит ужасно, но у меня нет времени, чтобы каждый день укладывать волосы. Да и выходного платья у меня нет. Вот это, из зеленоватой тафты, подойдет?
— Придется обойтись им, хотя зеленый, моя Кэтрин, — это тот цвет, которого тебе следует избегать более, чем какого-либо другого. Но ты приколешь вот этот красный шифоновый воротничок, который я сделала для тебя… Да, приколешь ! Тебе следовало бы сшить себе красное платье, Кэтрин.
— Всю жизнь терпеть не могу красное. Когда я жила у дяди Генри, тетя Гертруда заставляла меня носить передники из ярко-красной ткани. Все дети в школе кричали: «Пожар!», когда я входила в класс в таком переднике. Да и не хочу я беспокоиться о своей одежде!
— Боже, пошли мне терпение! Одежда — это очень важно, — строго заметила Аня, продолжая заплетать и укладывать волосы Кэтрин. Затем она взглянула на свою работу и осталась ею довольна. Обняв Кэтрин за плечи, они повернула ее к зеркалу и, смеясь, спросила: — Тебе не кажется, что мы пара довольно миловидных девушек? И разве не приятно подумать, что наш вид доставит удовольствие тем, кто будет на нас смотреть? Есть так много некрасивых людей, которые стали бы выглядеть вполне привлекательно, если бы приложили немного усилий. Три недели назад в церкви — помнишь тот день, когда проповедь читал бедный старый мистер Милвейн, у которого был такой ужасный насморк, что никто не мог разобрать слов, — так вот, в тот день я провела время, занимаясь тем, что делала людей вокруг меня красивыми. Я дала миссис Брент новый нос; прямые волосы Мэри Аддисон я завила, а жирные Джейн Mapден ополоснула водой с лимонным соком; я переодела Эмму Дилл из коричневого платья в голубое, а Шарлотту Блэр из клетчатого в полосатое; я удалила несколько бородавок; я сбрила длинные, песочного цвета бакенбарды Томаса Андерсона. Ты не узнала бы их, когда я все это проделала. И — кроме, быть может, миссис Брент — они могли бы сделать сами все то, что сделала я… Да у тебя, Кэтрин, глаза точно такого цвета, как чай — янтарный чай! Ну же, будь в этот вечер достойна своей фамилии. Ручей должен быть искрящимся, светлым, веселым [48] .