И она лежала там, в своей кроватке, озябшая, без слез, неподвижная, когда папа вошел в комнату. Как ужасно медленно он прошел… как ужасно медленно разделся. Как же она никогда не замечала ничего этого прежде? Но он уже совсем не кашлял. Ах, что если Эллен ошиблась?… Что если… безумная надежда вспыхнула в ее ноющем сердце. Она чуть слышно вздохнула.
Дуглас Старр подошел к ее постели. Она с радостью ощутила его близость, когда он, милый и дорогой, в своем старом красном халате, опустился на стул возле нее. О, как она любила его! Не было другого такого папы во всем мире — и не могло быть! — такого нежного, такого чуткого, такого замечательного! Они всегда были задушевными друзьями… они так глубоко любили друг друга… не может быть, чтобы им предстояло расстаться!
— Спишь, крошка?
— Нет, — прошептала Эмили.
— А спать очень хочешь?
— Нет… нет… не хочу.
Дуглас Старр взял ее руку и крепко сжал.
— Тогда можем с тобой поговорить, душенька. Мне тоже не уснуть сегодня. Я хочу кое-что тебе сказать.
— Ох… я знаю… знаю! — вырвалось у Эмили. — Ох, папа, я все знаю! Мне Эллен сказала.
Дуглас Старр на мгновение умолк, потом чуть слышно пробормотал: «Старая дура… толстая старая дура!» — как будто полнота Эллен усугубляла ее глупость. И снова, в последний раз, в сердце Эмили шевельнулась надежда. Возможно, все это ужасная ошибка: просто снова Эллен проявила свою «толстую» глупость.
— Это… это неправда, да, папа? — прошептала она.
— Эмили, детка, — сказал папа, — я не могу поднять тебя… сил не хватает… но заберись ко мне на колени… посидим с тобой, как прежде.
Эмили выскользнула из постели и взобралась на колени к отцу. Он закутал ее полой своего старого халата и привлек поближе к себе, так что его лицо оказалось совсем рядом с ее лицом.
— Дорогая моя девочка… моя маленькая любимая Эмили, это чистая правда. Я собирался сегодня вечером сказать тебе об этом. Но Эллен — эта не старуха, а ходячая нелепость — взяла и сама тебе все сказала — грубо и жестоко, как я полагаю — и причинила тебе ужасную боль. У нее курьи мозги и чувствительность коровы. Чтоб ей пусто было! Я не заставил бы тебя страдать, дорогая.
Эмили боролась с чем-то, что, казалось, душило ее.
— Папа, я не могу… я не могу этого вынести.
— Можешь и вынесешь. Ты будешь жить, потому что есть для тебя еще дело в этой жизни — так я думаю. Ты обладаешь даром слова, которым обладал я… и вдобавок еще чем-то, чего у меня никогда не было. Ты, Эмили, добьешься успеха там, где я потерпел неудачу. Я не слишком много смог сделать для тебя, любимая, но то, что мог, сделал. Я кое-чему научил тебя — так мне кажется, — хоть Эллен Грин мне и мешала… Эмили, ты помнишь маму?
— Лишь немного… кое-что… как обрывки чудесных снов.
— Тебе было всего четыре года, когда она умерла. Я почти не говорил с тобой о ней — не мог, — но сегодня собираюсь рассказать тебе о ней все. Теперь для меня не так мучительно говорить о ней, ведь я очень скоро снова увижу ее. Ты не похожа на нее, Эмили… только улыбка у тебя та же. А в остальном ты похожа на свою тезку, мою мать. Когда ты родилась, я хотел назвать тебя в честь твоей мамы — Джульет. Но твоя мама не захотела. Она сказала, что если мы назовем тебя Джульет, то я скоро привыкну называть ее «мамочкой», чтобы вас различать, а такого она не вынесет. Она вспоминала, как ее тетка Нэнси однажды сказала ей: «Когда твой муж впервые назовет тебя „мамочкой“, знай, что вся романтика жизни позади». Так что мы назвали тебя в честь моей матери: ее девичье имя было Эмили Берд. Твоя мама считала, что Эмили — красивейшее имя на свете… необычное, шаловливое и очаровательное… так она говорила. Эмили, твоя мама была прелестнейшей из всех женщин, какие только жили на свете.
Его голос дрогнул, и Эмили еще крепче прижалась к его груди.
— Мы встретились двенадцать лет назад, когда я работал помощником редактора шарлоттаунской газеты, а она училась на последнем курсе учительской семинарии. Она была высокой, светловолосой, голубоглазой. Твоя тетя Лора немного ее напоминает, только Лора никогда не была такой хорошенькой. У них очень похожи глаза… и голоса. Она была родом из Блэр-Уотер и принадлежала к тамошнему семейству Марри. Я никогда не рассказывал тебе, Эмили, о родне твоей матери. Они живут к северу от озера Блэр-Уотер, на ферме Молодой Месяц… издавна там жили, с тех самых пор, как первый Марри перебрался в Канаду из Англии в 1790 году. Корабль, на котором он прибыл сюда, носил название «Молодой Месяц», и в честь него он назвал свою ферму.
— Какое очаровательное название… молодой месяц всегда такой красивый, — сказала Эмили, на мгновение заинтересовавшись этой подробностью.
— И с тех самых пор в Молодом Месяце жил кто-нибудь из Марри. Они гордое семейство. Гордость Марри давно вошла в поговорку на всем северном побережье нашего острова. Что ж, им есть чем гордиться; это невозможно отрицать… но в своей гордости они порой заходили слишком далеко. Люди в тех местах называют их «избранным народом»… Они плодились, размножались и разъезжались по разным местам, но старый род в Молодом Месяце почти угас. Сейчас там живут только твои тетки, Элизабет и Лора, вместе со своим двоюродным братом, Джимми Марри. Никто из них не вступил в брак… не смогли найти никого, кто был бы под стать Марри, — так все говорили. Твои дяди, Оливер и Уоллис, живут в Саммерсайде, тетя Рут в Шрузбури, а двоюродная бабушка, Нэнси Прист, в Прист-Понд.
— Прист-Понд… интересное название… не такое очаровательное, как Молодой Месяц или Блэр-Уотер… но интересное, — пробормотала Эмили. Едва она почувствовала, как ее обнимает рука отца, ужас перед предстоящим и неизбежным мгновенно отступил. На какое-то время она перестала думать о том, что ее ждет.
Дуглас Старр поправил халат, подоткнув его поплотнее вокруг нее, поцеловал ее черную головку и продолжил:
— Элизабет, Лора, Уоллис, Оливер и Рут — дети старого Арчибальда Марри. Их матерью была его первая жена. В шестьдесят он снова женился — на молоденькой девушке, которая умерла вскоре после рождения твоей мамы. Так что Джульет оказалась лет на двадцать моложе своих сводных братьев и сестер. Она была очень красива и мила, и они все любили и баловали ее, и очень ею гордились. Когда она полюбила меня, бедного молодого журналиста, у которого не было ничего, кроме пера и честолюбивых надежд, произошло нечто вроде семейного землетрясения. Гордость Марри никак не могла примириться с этим. Я не стану ворошить прошлое, но тогда прозвучали слова, которых я не смог ни забыть, ни простить. Твоя мама вышла за меня замуж… и ее родня в Молодом Месяце заявила, что больше не желает иметь с ней дела. Но — поверишь ли? — несмотря на это, она ни разу не пожалела, что стала моей женой.
Эмили подняла руку и погладила отца по впалой щеке.
— Конечно, она не пожалела. Конечно, ей гораздо больше хотелось, чтобы у нее был ты, чем все Марри, из каких бы молодых или немолодых месяцев они ни были.