Аня бесшумно спустилась с крыльца и стала пробираться через двор. В темноте за оградой послышались голоса и замелькал слабый свет. К калитке приближались двое: капитан Джим с фонарем в руке и другой человек, по всей вероятности Дик Мур — крупный, сильно растолстевший мужчина с широким, круглым красным лицом и бессмысленным взглядом. Даже в тусклом свете фонаря Аня заметила, что в его глазах есть что-то необычное.
— Это вы, мистрис Блайт? — окликнул ее капитан Джим. — Не следовало, не следовало бы вам бродить одной в такой вечер. Вы запросто могли заблудиться в этом тумане. Подождите, пока я провожу Дика до дома и вернусь, чтобы освещать вам путь через поля. Я не хочу, чтобы доктор Блайт приехал домой и обнаружил, что вы ушли в тумане прямиком за мыс Лефорс. Такое случилось здесь с одной женщиной сорок лет назад… Так вы заходили повидать Лесли, — продолжил он, когда снова присоединился к ней.
— Я не входила в дом, — призналась Аня и рассказала о том, что видела в открытую дверь.
Капитан Джим вздохнул.
— Бедная, бедная девочка! Она редко плачет, мистрис Блайт… Она слишком мужественная для этого. А если уж плачет, то ей, должно быть, совсем невмоготу. Бедным женщинам, у которых много горестей, особенно тяжело в такой вечер, как нынешний. Есть в нем что-то, что вроде как напоминает нам обо всем, что мы выстрадали… или чего боялись.
— Он полон призраков, — заметила Аня, поежившись. — Поэтому-то я и пришла — захотелось пожать человеческую руку и услышать человеческий голос. Кажется, что в этот вечер вокруг так много тех, что давно оставили все человеческое. Даже в моем собственном дорогом домике их было полно. Они прямо-таки вытолкали меня локтями за дверь. Так что я бежала сюда за обществом себе подобных.
— Но вы были правы, что не вошли, мистрис Блайт. Лесли это не понравилось бы. И ей не понравилось бы, если бы я вошел вместе с Диком, — что я наверняка сделал бы, если бы не встретил вас. Дик провел у меня сегодня весь день. Я стараюсь брать его к себе на маяк как можно чаще, чтобы немного помочь Лесли.
— Нет ли чего-то странного в его глазах? — спросила Аня.
— А, вы заметили. Да, один глаз голубой, другой — светло-карий. Такие же были у его отца. Это наследственная черта Муров. Она-то и подсказала мне, что передо мной Дик Мур, когда я увидел его впервые на Кубе. Если бы не эти необычные глаза, я, возможно, не узнал бы его из-за тучности и длинной бороды. Вы, вероятно, знаете, что это я нашел его и привез домой. Мисс Корнелия всегда гворит, что мне не следовало этого делать, но я не могу с ней согласиться. Это было правильное решение… и потому единственное. У меня нет никаких сомнений на этот счет. Но сердце у меня, старика, за Лесли болит. Ей только двадцать восемь, а горя она хлебнула столько, сколько иные женщины и за восемьдесят лет жизни не увидят.
Некоторое время они шли молча, но вскоре Аня снова заговорила.
— Знаете, капитан Джим, почему-то я не люблю ходить с фонарем. У меня всегда появляется престранное чувство, будто вокруг меня во мраке, прямо на границе светового круга, кольцом стоят хитрые, злые существа, следящие за мной враждебными глазами. Это ощущение знакомо мне с детства. В чем причина? Я не чувствую ничего подобного, когда нахожусь в темноте… когда она окутывает меня… Тогда мне ничуть не страшно.
— У меня самого очень похожее чувство, — признался капитан Джим. — Я думаю, что когда темнота рядом с нами, она друг. Но когда мы вроде как пытаемся оттолкнуть ее от себя — так сказать, отгораживаемся от нее светом фонаря, — она становится врагом… Но туман рассеивается. Поднимается западный ветер, замечаете? Когда вы доберетесь до дома, уже появятся звезды.
Они действительно появились, и, когда Аня снова вошла в свой Дом Мечты, красные угольки все еще тлели в очаге, а все призраки этого вечера исчезли без следа.
Великолепие ярких красок, несколько, недель пылавших на холмах вдоль берегов гавани Четырех Ветров, постепенно поблекло, превратившись в нежную сероватую голубизну поздней осени. Пришли дни, когда поля и прибрежная полоса были едва различимы за пеленой дождя или дрожали под порывами унылого морского ветра… и ночи, бурные, штормовые, когда Аня порой просыпалась и молилась о том, чтобы никакой корабль не прибило к мрачным скалам северного берега, так как если бы это случилось, то даже огромный, надежный маяк, неустрашимо вспыхивающий во мраке, не помог бы судну войти в безопасную гавань.
— В ноябре я иногда чувствую себя так, словно весна никогда больше не наступит, — вздыхала она, огорчаясь из-за безнадежной некрасивости своих побитых морозом и растрепанных ветром цветников. Веселый маленький садик невесты школьного учителя казался теперь жалким и заброшенным, а пирамидальные тополя и березы стояли «без парусов», как выразился капитан Джим. Но еловый лесок за маленьким домиком оставался все таким же зеленым и бодрым, и даже в ноябре и декабре выпадали порой благодатные дни — дни солнечного света и лиловой дымки, когда вода в гавани плясала и искрилась так же беспечно, как в разгар лета, а залив был таким нежно-голубым, что шторм и неистовый ветер казались чем-то, давно увиденным во сне.
Много осенних вечеров Аня и Гилберт провели на маяке. Там всегда было приятно и весело. Даже когда восточный ветер пел в миноре и море лежало мертвое и серое, блики солнечного света, казалось, прятались во всех уголках жилища капитана Джима. Возможно, причина заключалась в том, что Первый Помощник неизменно щеголял в великолепном золотом наряде. Он был таким большим и ослепительным, что хозяин и гости едва ли замечали отсутствие солнца, а звучное мурлыканье служило приятным аккомпанементом смеху и долгим разговорам, что велись у горящего камина. У капитана Джима и Гилберта состоялось в эти вечера немало дискуссий и оживленных бесед о вещах, лежащих за пределами познания.
— Я люблю обдумывать всякого рода сложные вопросы, хотя и не могу разрешить их, — сказал капитан Джим. — Мой отец считал, что мы не должны рассуждать о том, чего не можем понять, но если бы мы ни о чем таком не рассуждали, тем для разговора было бы крайне мало. Боги, должно быть, частенько хохочут, слыша наши рассуждения, но какое это имеет значение, пока мы помним, что мы всего лишь люди, и не начинаем воображать себя богами, знающими добро и зло. Я полагаю, что наши «заседания» не принесут ни нам, ни другим людям большого вреда, так что давайте, доктор сделаем в этот вечер еще одну попытку ответить на несколько разных «как», «почему» и «куда».
Пока они делали свои «попытки», Аня слушала или мечтала. Иногда вместе с ними на маяк приходила Лесли, и тогда они вдвоем с Аней бродили вдоль берега в таинственном и пугающем полумраке или сидели на скалах возле маяка, пока темнота не прогоняла их назад к весело горящему в камине плавнику. Затем капитан Джим заваривал чай и рассказывал
Преданья суши и морей,
Все, что являет нам порой
Необозримый мир земной.
Лесли, казалось, всегда получала огромное удовольствие от этих веселых встреч на маяке и на время расцветала, то блистая живым умом, то пленяя красивым смехом, то очаровывая молчанием и горящим взглядом. Ее присутствие придавало разговору особые прелесть и аромат, которых всем не хватало, когда ее не было. Даже не произнося ни слова, она как будто вдохновляла других, помогая проявиться их талантам. Капитан Джим рассказывал свои истории с большим увлечением, Гилберт быстрее находил доводы и возражения в споре, Аня чувствовала, как фантазия начинает бить ключом и подниматься к устам маленькими струйками и потоками, — и все это под влиянием личности Лесли.