Вот как у нас интересно! Вот!
Да не бойтесь вы! Главное, относиться ко всему этому, как Павлик — с уважением. И ничего не нарушать. Спокойно, тихо, не вмешиваясь. Только начнешь строить из себя венец природы — все, ты пропал. Карпаты тут же ставят тебя на место. Иди отсюда, человек мелкий, и не мешай вечности, глупец…
Павлик однажды лет десять назад увидел на верхней заставе в Карпатах, как две молодые рыси играют. Как котята, совсем забылись… Павлик наставил на них ружье, думает: вот сейчас завалю. Уже шубу планировал Лесе своей коханой… И вдруг из-за спины шаг быстрый, тревожный, торопливый и звон монет, под ноги Павлику брошенных. Он оглянулся — а там… А там — ни-ко-го. И ничего. Ветер. Фью-у-у-у-у-у… И все. И рыси удрали, пока Павлик в ступоре находился. Правда-правда!
С тех пор он к природе относится как к живому, мыслящему и очень родному существу.
И вот, как и мечтал, бросил он свое депо и наконец стал работать в лесничестве. А друг его, Айпетри, — главный лесник. Высокий, лохматый, как леший. Прежде чем на охоту ехать или просто на озеро в горах в закрытые приграничные зоны, всегда нужно у него разрешения спрашивать. Он сначала думает, рассматривает тебя взыскательно, вздыхает, качая головой, может не разрешить, а если разрешает, то на клочке из старого настольного календаря пишет: «Аддыхать разришаю. Айпетри». И только эта бумажка — верный пропуск в чарующие места. Никакие геральдические знаки на всяких удостоверениях здесь недействительны. Только это вот разрешение «аддыхать». И так становится легко. Раз тебе письменно разрешают отдыхать… Я, например, который год храню такую записку, однажды нам выданную, когда мы на озеро Гирске Око (горный глаз) ездили. И вот так вот ничего, бывает, делать не хочется, а столько надо. Достану бумажку «26 мая. День химика», прочту корявое «Аддыхать разришаю» — и отдыхаю с чистой совестью.
Так вот, Павлик, как я уже говорила, после случая с котятами рыси стал очень осторожно к природе относиться. А уж к охоте — с таким подозрением! Конечно, иногда необходимо отстрелить больное животное или, например, когда сильно расплодится какой-нибудь вид в лесу, или заведется опасный зверь — волк, или медведь повадится коров воровать, овец в соседних селах. Тогда — да. И то…
Бродит Павлик по лесу, недовольный положением вещей, встречает в лесу то козочку дикую пятнистую, то маленьких кабанчиков, полосатых, как дети в пижамах, но особенно он любит лосей. Работая в лесничестве, убедился в том, что лоси — просто уникальный лесной народ. Он может говорить о лосях часами, об их повадках, хитрости, о склонности к самоанализу, о чувстве юмора, о способности сопереживать своим товарищам. Об их лосиной взаимопомощи, о способности мыслить абстрактно. А почему он трепетно относился именно к лосям — потому что у него был знакомый лось. Каторжник. Да. «Ну не Бобик же, — отвечает на вопрос «почему» Павлик, — прально? И не Васька же?» Каторжник — как раз его было это имя. Так его звали, этого гражданина лесов и болот.
Он болтался между Румынией и Украиной, шарил туда-сюда через границу, чтобы летом воровать с полей кукурузу то там, то сям. Лося трудно вообще назвать красавцем. Знаете, как будто нерадивый ученик задумал слепить из пластилина оленя. Лепил-лепил, старался, сопел, но таланту не хватило. И получилось то, что получилось. Нелепый, высоконогий, большая горбоносая голова, обиженные, надутые губы и рога, как две лопаты.
Павлик и Айпетри этого парня еще лосенком у браконьеров отобрали. А лось если кого полюбит, то все. И так он полюбил Павлика — как маму родную, потому что тот его из бутылки молоком выкормил. И часто Каторжник приходил к Павлику с Лесей на подворье и по вечерам заглядывал в окно.
Я это видела. Однажды. Потом год отходила, боялась в окна вечером смотреть.
Я еще тогда близорукой была очень. Приехала к Павлику с Лесей в гости за впечатлениями. Ага, набралась впечатлений… Вечером лежу, читаю. А тут возня какая-то. Шорох. Встала. Подошла к окну, прильнула к стеклу. Что там такое? Кто там?! А Каторжник, лось Павлушин, с той стороны прильнул. И тоже недоумевает, кто это там такой незнакомый, лохматый, в очках…
К вам когда-нибудь лось заглядывал в окно? Вечером, поздно, при свете полной луны… Нет? Вам хорошо. Говорю, хорошо, что к вам лось в окно не заглядывал…
Я еще внимательно так вглядывалась. А лось — он ведь тоже очень близорукий, тоже с другой стороны всматривается. Мы оба вглядываемся старательно и с надеждой — оба горемычные, близорукие, и лось, и я… Стекло запотело. Он дышит, я дышу. Смотрим-смотрим-смотрим — смо-о-о… о-о-о-о! а-а-а-а!!!
Я как заору:
— Па-а-а-авли-и-и-к, иди сюда-а-а! Я боюсь!!!
А Каторжник как заревет:
— Нет, лучше иди сюда!!! Это я боюсь!!!
Он, по-моему, все-таки больше испугался, пока удирал, весь двор разворотил. С такой скоростью смотался, что даже курятник сшиб от страха. А собачью будку с собой уволок. Прям с Шариком. Собака воротилась под утро, волоча будку свою на цепи, ворча, огрызаясь и приговаривая: «Сволочи какие-то все тут одни!»
А потом Каторжник седьмой дорогой Павлушин дом обходил и только уже весной опять притащился, и то с опаской, издалека присматривался — нет ли там страшной меня…
Вот на следующей неделе собираюсь к Павлику с Лесей поехать.
Павлик по телефону говорит, что Каторжник пьяный по лесу ходит — нажирается падалиц с диких яблонь и пьянеет в зюзю, как этот.
— Ну и что? — спрашиваю.
— А что-что… Ты что, пьяниц не знаешь? К румынам на границу бегает. С оскорблениями. Рожи пограничникам нашим строит. К оленихам пристает, дебоширит, дерется…
— Песни горланит, — продолжаю я, — хохочет…
— Ну, — подхватывает Павлуша, — угрожает — тебя ждет, отомстить хочет. Спрашивает, мол, ну что? Приехала эта? Мол, ща кэ-э-к загляну к ней в окно, как шугану ее!!! Как раз луна полная!
Да. Ну, словом, поехала я. Каторжник ждет. Пьяный. Рассчитаться.
А в горах сейчас — ох хорошо! Дымок над вершинами фиолетовый курится, пряный влажный хвойный дух в лесу, в речках рыба серебром бьется… У-у-у-у! Поехала!
Я очень хорошо помню этот дом в городе у моря. Просторный, большой, он до сих пор потрясает мое воображение, потому что в этом доме — доме моего приятеля Вили, недалеко от железнодорожного вокзала — жили себе поживали все, кто хотел: три кота, загадочный косолапый зверь вомбат, попугай Дуремар, три собаки — Мини, Миди и Макси, смешливая австралийская птица кукабарра, юный удав Шнурок, шимпанзе Гаврила и львица Принцесса. Юная, женственная, капризная, ласковая. Очень церемонная такая девушка, львица. Настоящая принцесса. А что обычно девушкам надо? Кроме восхищения, погладить и поесть? Правильно — замуж!
Кстати, полное имя Вили было Вилен, то есть Владимир Ильич Ленин. А это накладывало на него, Вильку, некую ответственность за свою жизнь и жизнь окружающих, в том числе и львицы. Он, Вилька, вообще из такой замечательно ненормальной семьи. Его папу звали Арлен, что означало «Армия Ленина». И эта «Армия Ленина» в свои молодые годы ходила в рейс. Вилька долгое время думал, что где-то есть такая экзотическая страна — Рейс. Ну да ладно! Я же не об этом. Главное, Арлен как-то умело контрабандой провозил из этой самой загадочной страны Рейс всяких экзотических животных для своего сына Владимира Ильича Ленина, то бишь Вилена. Попугай из Рейса. Обезьянка из Рейса. Папа привез змею из Рейса! Но поскольку не все животные могли жить в обычном, пусть и большом, пусть и добром, пусть и теплом, но человеческом доме (скажем, шимпанзе Гаврила), оба — и Ленин, и Армия его — наладили дружеские отношения с Джоном Гургеновичем, директором местного зоопарка. (Ну не вру я, имена здесь абсолютно подлинные, особенно Джон Гургенович, ну правда!) Джон Гургенович — человек с большим горячим сердцем — как он любил свой зоопарк, своих животных! Он, такой смешной, круглый, обаятельный увалень, всегда ходил по зоопарку в сопровождении рыженького пони. Вот идет Джон по зоопарку, а пони по имени Курага плетется сзади, цок-цок… Джон остановится — Курага стоит, ждет, копытцами перебирает терпеливо, цок-цок… Джон пошел дальше — пони тащится за ним, челочкой трясет, цок-цок… Иногда Курага катал в тележке маленьких детей — а тут Джон Гургенович. Пони сворачивал с круга — и за хозяином. Детям весело, они смеются, визжат, некоторые боятся, и тогда Джону Гургеновичу приходилось ходить по кругу, где пони детей катают, и трусить впереди Кураги, чтобы тот настроился на работу и не бил баклуши.