То-то будет веселье.
Зато Фэл с ума сойдет от радости и гордости за племянника. А ее фамилия, взятая Габриелем в качестве псевдонима, и вовсе заставит ее подпрыгнуть до небес. Фэл, Фэл… И как это он мог забыть про Фэл? Ей первой следовало бы отправить рукопись. Конечно, тут есть большие сомнения: они проистекают из содержания книги, из личности главного героя, коим является рефлексирующий, но от этого не менее зловонный маньяк-убийца. Вряд ли Фэл будет рада знакомству с ним. Габриель, конечно, снабдит рукопись все разъясняющим письмом, рассматривай это просто как литературу, дорогая, или как страстное предупреждение невинным душам: «БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ!», и бла-бла-бла. Но сомнения все же остаются. С другой стороны, Фэл не выдает гонораров и не в состоянии сделать Габриеля богатым и знаменитым.
А издательство, впереди которого бегут хорошо натренированные псы из пиар-департамента, — в состоянии. И «новый король триллеров» — только начало.
Решено: Габриель Бастидас де Фабер немедленно, сегодня же вечером, выезжает в Мадрид.
…Он появляется в тот момент, когда Габриель уже готов поставить «Фидель и Че» на сигнализацию: жалюзи на витринах опущены, а табличка ABIERTO вот-вот сменится на CERRADO.
— Магазин закрыт, — вежливо сообщает Габриель входящему.
— Да ну? — удивляется тот. — До закрытия еще сорок пять минут, если судить по часам работы.
— Это правда, но магазин закрыт.
— Я ненадолго.
— Но у меня поезд…
— Я ненадолго, — повторяет посетитель.
И Габриель сдается — не только потому, что привык выбрасывать белый флаг по самому ничтожному поводу. Причина его капитуляции гораздо более уважительная: он узнал нежданного гостя. Впрочем, Габриель никогда и не забывал о нем, лучшие места на книжных полках предназначены для него, он существует во множестве переводов — все они представлены в «Фиделе и Че». И вот теперь, по странному, почти мистическому стечению обстоятельств, он здесь.
«Умберто, смиренный пресвитер»
«УМБЕРТО, МАГИСТР»
«Умберто, сваривший вкрутую человеческий глаз»
Он здесь и зовут его Умберто Эко.
— Узнаешь меня? — спрашивает Умберто, закрывая за собой дверь и запирая ее на три поворота ключа.
Несмотря на то что прошло десять лет, Умберто почти не изменился, разве что слегка постарел и сбросил пару-тройку лишних килограммов. И хотя его фигура, облаченная во все тот же светлый длинный плащ, далека от идеала, под категорию «пузан» и «жирдяй» он не подпадает.
— Узнаешь меня? — вновь повторяет вопрос Умберто. — Когда-то мы уже встречались.
— Десять лет назад, в аэропорту, — неожиданно севшим голосом произносит Габриель. — Вы дали мне автограф.
— «io gia di qua, —мурлычет Умберто себе под нос. — io gia di qua». Надеюсь, ты перевел это чудное итальянское словосочетание.
— Нет, — припертый к стенке Габриель вынужден сказать правду, не врать же великому Умберто.
Это — недостойно и мелко.
— А ведь у тебя было десять лет, дорогуша. Целых десять лет.
— Я… Я хотел, чтобы эти слова остались тайной.
— Ты это только что придумал? — Умберто ведет себя в магазинчике по-хозяйски, ходит вдоль полок, изредка пощипывая корешки книг. — Но все равно, молодец.
— Я не придумал это только что… Все так и есть. Так и было.
— Не слишком-то ты преуспел за десять лет, как я посмотрю. А я вот много путешествовал. Совсем недавно вернулся из Англии. Скверная странишка, доложу я тебе. Мало, очень мало солнца, сплошная сырость, сплошной туман. Бывал в Англии?
Врать великому Умберто — недостойно и мелко.
— Нет, — выдавливает из себя Габриель.
— А в Марокко? Ты бывал в Марокко? В Касабланке, в Мекнесе?
— Нет.
— А в Ксар-эль-Кебире? Там прекрасное ковровое производство.
— Нет. В… Ксар-эль-Кебире я тоже не бывал.
— Ну, наверное, ты заглядывал в Германию? В Португалию или, может быть, в Тунис?
— Никуда я не заглядывал.
— Так и просидел здесь сиднем все десять лет?
— Я не мог оставить магазин, он требует моего постоянного присутствия.
— И при этом почти всегда закрыт. Как же тебе удается сводить концы с концами, дорогуша?
— Как-то удается.
— Или все дело в доброй фее? Она могла бы растаять, но не захотела. Легких путей она не ищет, ведь так? Вот и волочет кое-кого по жизни, вливает средства, как в бездонную бочку.
— Это несправедливо. Все эти обвинения, я имею в виду.
— Разве я кого-то обвиняю? Упаси меня бог! Просто пытаюсь понять, чем ты занимался десять лет.
Несчастная Габриелева голова идет кругом, она того и гляди взорвется. А Умберто не обращает никакого внимания на муки Габриеля. Все так же перемещается по магазинчику и не просто ведет себя по-хозяйски: такое ощущение, что он бывал здесь, и неоднократно. Чему тут удивляться, Умберто — великий писатель, а для писателей нет ничего тайного, ничего запретного, они везде чувствуют себя как дома — в чужих пространствах, в чужих мозгах.
— Ты, наверное, посвятил целое десятилетие девушкам, — высказывает предположение Умберто. — Красивым девушкам. Необычным девушкам. Экзотическим девушкам. А иногда — просто забавным.
— Да. Необычные и экзотические девушки меня особенно привлекали. Но и с забавными было неплохо.
— Еще бы! А вот скажи мне, дорогуша, по какому ведомству проходит сопливая террористка, готовая взорвать весь мир только потому, что у кого-то одна пара трусов, а у кого-то— целых три сотни? Она необычная? Она забавная?
— Знакомых террористок у меня не было. — Теперь Габриель вовсе не уверен в этом.
— Неважно. Просто скажи.
— Наверное, ее можно назвать необычной.
— А какая-нибудь восточная дамочка или латиноамериканка, они экзотические, да?
— Да.
— И красивые?
— Возможно.
— Встречаться с ними одно удовольствие, вот только они всегда хотят от тебя больше, чем ты можешь дать. Издержки темперамента, так я это называю.
— Любая девушка хочет от тебя больше, чем ты можешь дать. Вне зависимости от темперамента.
— Верно, дорогуша. Ты умнее, чем я думал, и в состоянии делать логические выводы. Но чтобы научиться столь немудреной логике, хватило бы недели. Или одной мало-мальски продолжительной связи, дней этак на пятнадцать. А чем ты занимался все остальное время?
— Десять лет?
— Десять и ни годом меньше.