— Нет, но это неважно. Как?
— Я прошла дорогой меча между морем и скалой и встретила прародительницу рода. Она мне и сказала.
— Что за бред? Какая скала, какое море?
— Я… Когда я камлаю… Мне приходится пройти по острому лезвию между морем и горами. Если я не оступлюсь, меня встречает прародительница. Она дает советы, рассказывает интересные вещи и отвечает на вопросы. Она сказала, что ты пришел из мира нерожденных в мир мертвых. Что ты не человек и явился в мир всего год назад. И что ты принесешь смерть нашему роду, всем родам степи и обезлюдишь наши земли на долгие века.
— Она тебе, что, фотографию мою показывала?
Колдунья нервно вздрогнула, неуверенно кивнув.
— Она подробно описала, и наш мурза тебя узнал.
— Вот как? — Тирц хмыкнул, прошелся по шатру, задумчиво почесывая нос. Оглянулся на женщину. Осклабился: — А что она про тебя сказала, ведьма? Я тебя убью?
— Нет.
— Тогда чего ты жмешься, словно тебя к виселице приговорили?
— Она сказала, что я стану рабой ифрита и рожу ему детей.
— Твоя прародительница слишком много воображает, — хмыкнул Тирц. — Нужна ты мне… как пьяной козе зонтик. Интересно, что она скажет, если сейчас я сверну тебе шею?
— Ты не можешь этого сделать. Прародительница этого не говорила.
Тирц хмыкнул, шагнул к ней.
— Не-ет!!!
— Да, — остановился он. — Я могу сделать с тобой все, что захочу, чтобы там ни говорила твоя прародительница. Или не делать. Но если я тебя убью как я узнаю, что ответит на это твоя… эта самая.
Шаманка облегченно перевела дух.
— Разожги огонь, — неожиданно поморщился Тирц. — И сожги эту помойку! Не могу, воняет.
— А в чем я стану ходить?
— Ни в чем! Обойдешься. Делай, что приказано.
Осторожно, на корточках, стараясь все-таки прикрывать свои прелести, шаманка подобралась к костру, покопалась в своем тряпье, высекла огонь. Вскоре от насквозь просаленной за долгие годы одежды наверх, к отверстию в верхушке шатра, повалил густой черный дым. Правда, вскоре чернота иссякла, и над одеждой, приваленной сверху горстью катышков песочного цвета, заплясали голубые языки пламени.
— Интересно, — задумчиво произнес Тирц, — а про то, что тебя станут жечь каленым железом, тебя не предупреждали?
— Нет, — мотнула головой татарка.
— Сейчас, — довольно кивнул русский. — Сейчас узнаешь…
Он подошел к очагу, пошарил вокруг. Чертыхнулся.
— Блин, ни одной железяки. Ничего, я тебе сейчас на живот углей насыплю. Ложись.
— Не надо. Не надо, умоляю… — Однако приказ шаманка выполнила, зажмурившись от страха.
Тирц присел рядом, немного подумал, а потом положил ей на живот свою ладонь.
— А-а-а!!!
— Чего орешь, дура? Заткнись. Я хотел спросить: твоя прародительница тебя любит?
— Да, ифрит. Ведь она наша общая мать…
— И она не захочет, чтобы я начал выполнять свои угрозы?
На этот раз колдунья промолчала.
— Значит так, ведьма. Я хочу, чтобы ты спросила: сколько ифритов, подобных мне, в вашем мире, где они сейчас, что делают и где живет самый ближайший? Так что давай, отправляйся по лезвию ножа к своей праматери, и подробненько ее расспроси.
— Я так не могу, — мотнула головой шаманка. — Мне нужно собрать травы и грибы. Часть из них высушить, некоторые замочить в кобыльем молоке на восемнадцать дней…
— Ско-олько?
— В-восемнадцать…
— У тебя что, запаса нет?
— Я не делала, — мотнула головой колдунья.
— Почему?
— Так ведь прародительница предупредила, что я все равно скоро стану рабой ифрита.
— Тьфу ты, едрит твою мать! — Тирц прошелся по коврам. — А она не говорила, что ты сможешь сбежать, пока собираешь травы?
— Нет, ифрит…
— И правильно. Потому что я сам за тобой послежу.
* * *
В короткой, шитой алой и золотой нитью, суконной курточке, закрывающей только ребра и застегивающейся на груди единственным крючком, и светло-бежевых атласных шароварах невольница казалась, скорее, танцовщицей из стриптиз-клуба, нежели колдуньей. Да и компоненты для своего чародейства она выбрала весьма необычные: степные грибы оказались обыкновенными шампиньонами, трава, большей частью, — щавелем. Правда, имелись и незнакомые кандидату физических наук травки — но в относительно малом количестве.
Часть собранного сена шаманка посушила, кое-что забросила в молоко вместе с пленками грибов — сами шампиньоны съела. Потом долго колдовала над кувшином, постоянно таская его из одного места в другое, ставя то в тень, то на солнце, припевая над ним какие-то молитвы или заклинания. Впрочем, как подозревал Тирц, она просто соблюдала тепловой режим, не давая зелью сильно перегреться или остыть.
По прошествии восемнадцати дней она заварила в небольшой глиняной пиале кипятком сушеные растения, выдержала почти до обеда, потом выпила настой и принялась разжигать огонь. Потом, постоянно ловя глазом пламя, начала кружиться, тихонько себе подвывая.
Тирц кинул у входного полога несколько подушек и развалился на них, с интересом наблюдая за зрелищем.
Она кружилась все быстрее и быстрее, и у русского уже у самого начала кружиться голова, и он начал терять счет времени. Лишь голова колдуньи с прикованным к огню взглядом казалась словно насаженной на кол.
— А-а-а! — Она внезапно упала, распластавшись на коврах и тяжело дыша.
Александр дернулся было помочь, но вовремя спохватился — а вдруг это часть ритуала?
Шаманка пролежала минут пять, потом зашевелилась, поднялась во весь рост. Постояла. Уверенной походкой дошла до ифрита и села рядом.
— И что сказала прародительница? — поинтересовался он.
— Разве ты не знаешь? — удивилась женщина. — Я еще не входила в земли духов, я лишь постучалась в дверь. Когда дверь откроется, духи позовут.
— Интересная технология, — зевнул ифрит. — Долго ждать?
— Нет. Меня зовут всегда. Бабка рассказывала, когда шаманка стареет, духи начинают звать ее не каждый раз, а все реже и реже. Нужно успеть передать умение внучке, иначе дверь может закрыться навсегда, и род навсегда забудет дорогу к прародительнице.
— Оказывается, даже духи любят баб помоложе. — Тирц окинул ее взглядом и довольно хмыкнул: — Ничего, тебя еще надолго хватит.
У него даже появилось желание протянуть руку, стиснуть невольнице грудь, но он передумал — нечего от камлания отвлекать.
Неожиданно колдунья завалилась на бок, испуганно оперлась рукой, выпрямилась, дотянулась до кувшина с перебродившим молоком, принялась жадно пить. Поставила его на место, вскочила, снова закружилась у почти прогоревшего очага. Рухнула. Отлежалась. Отползла к Тирцу, без стеснения привалившись к нему, словно имела дело не со своим господином и владельцем, а со спинкой дивана. Схватилась за молоко, осушив крынку до половины. Немного посидела ровно, потом опять начала заваливаться на бок и тут же вскочила, снова устроив поначалу медленное, а потом все более и более быстрое вращение. Упала на ковры, изогнулась дугой и покатилась, словно и лежа хотела продолжать свой танец — пока не уперлась в стену шатра и не забилась в мелких судорогах.