Но тут важен не черный юмор бытия.
К лету 1981 года стало снизу доверху ясно: модель ведения боевых действий, сложившаяся в 40-й армии, неэффективна. Просто ни к черту, ни к исполнению интернационального долга. Как все происходило? Поступали данные. Принималось в штабе решение. Бомбили и обрабатывали «объект» артиллерией. Высылали группу на бронетехнике для «реализации» разведданных – был такой термин.
Задача была одна – разбить очередной отряд моджахедов, «укрепить народную власть» и... отойти на свои позиции. Кстати, со временем пространство, контролируемое нашими войсками, уменьшалось! Зато и потерь становилось меньше. Но громоздкие бронегруппы и привязанные к технике солдаты – это было смешно. «Духи» уходили без потерь всегда, если не хотели ввязываться в бой. И догнать их было невозможно. Они знали местность и не просто пользовались поддержкой населения. Они и были населением, свято ненавидевшим центральную, кабульскую власть.
И вот идея – создать автономно действующие «огневые» и «штурмовые», хрен знает какие группы из 20—30 человек, которые могли бы в отрыве от основных подразделений выполнять задачи на протяжении 3—7 дней.
А теперь посмотрим на это дело с другой стороны.
Афганские партизаны навязали нам свою тактику?
Массовая затея с «автономными» группами провалилась. Но потренировались, имущество в порядок привели, экипировку улучшили – и то хорошо. И все как прежде.
Дело в том, что такие группы были. Они складывались естественным путем. Просто нужен был толковый командир полка, который поддерживал честного и умного комбата, который (комбат) имел авторитет и смелых ротных командиров, которые (ротные) готовили настоящих солдат, смелых, сильных и умных солдат. Рейнджеров. Казаков. Охотников. Разведчиков. Как хотите. Но это был солдат для войны, для партизанских действий. Одной такой группы хватало на полк. Спецназ пехоты?
А когда пытались форсировать ситуацию, все кончалось очень печально. Так было у кишлака Шаеста в августе 1980-го, где погибла большая часть разведроты разведывательного батальона 201-й дивизии (история во многом темная). Так было летом 1981-го в 149-м мотострелковом полку, которым тогда командовал полковник И. Пузанов. Такую трагическую историю, да не одну, вам расскажет любой воин-интернационалист. От Кандагара до Кундуза случались такие побоища. И всегда было понятно потом, что послужило причиной. То боевое охранение забыли выставить, то шли по ущелью, а на гребнях не было боковых походных застав, да и головная застава шла, е...лом щелкая, то ишак, на которого нагрузили радиостанцию, взбрыкнул и сбежал вместе с единственным средством связи. И тому подобное. Но за это не судили командиров. И особо строго не наказывали. За многими, впоследствии «афганскими героями», числились такие истории. Но что тут делать? Надо было признать, что «духи» кое в чем превосходили регулярную армию. А уж в чем точно, так это они не жаловались на тяготы военной жизни, не пели жалобных песен, не сочиняли пронзительных стихов. Их творчество было милитаристским – «убей захватчика». Мы вот забрасывали Афган серенькими листовками с густыми текстами на фарси. «Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного. Зачем ты нарушаешь Коран. Не убий... Мы друзья... Враги революции обманывают вас». А они и читать-то не могли.
А вот их листовка: по дороге идут курочка и петушок с серпом и молотом на гребешках. Курочка оставляет на дороге, грунтовке, яйца. А сзади на колесном тракторе едет толстый афганец. Он давит трактором (советским!) эти яйца. Из них выбрызгивается алая капелька крови. Эта капля была единственным цветным пятном на листовке. А песни начинались так: «Как хорошо мы жили в Кандагаре, пока не пришли русские волки. У русских глаза как щелочки, они смотрят на мир через прицел...» Кто интересуется, может в архивах Военного университета или в ГРУ ГШ (управление специальной пропаганды) найти переводы этих песен. В 1988 году с лейтенантом Сергеем Белогуровым мы выполнили такое задание. Перевели песни афганского сопротивления. Жаль, что к «шапочному разбору». В это время в Союзе уже продавались на Северном Кавказе кассеты с песнями о славном боевом прошлом Чечни и Дагестана.
В редакции появился новый человек. Прапорщик Леонид Юша. Жилистый, выпить не дурак, белорус. Но у меня отлегло от сердца. Это был настоящий начальник типографии. Дело свое он знал отлично. А выпить мы все были не прочь.
У Лени после второго стакана запотевали очки на большом хрящеватом носу. А когда я, предупреждая безобразие, говорил: «Леня, не много ли будет?» – он неизменно отвечал: «Нет, командир. В самый раз». Кстати, водку в себя вливал он очень мучительным образом. Морщился, кривился, но пил. Еще он, выпив, засыпал с сигаретой. Просыпаясь, раскуривал чинарик, делал затяжку и вновь погружался в нирвану. Поэтому и курил «Приму». Один раз я дал ему сигареты с фильтром, те, что не гасли, как махорочные, так он пропалил дыру в матрасе и сам чуть не сгорел. А потом меня же и укорял, что я ему пожароопасные сигареты подсунул. Но это было годом позже. А пока с приходом Лени заработала как следует полиграфическая техника, но в палатке вдруг стало отчаянно вонять грязными носками. Что за чудо? Мы с Махно провели исследование на чистоту конечностей личного состава. Уж больно сильно пахло. Все в норме! Ага, вот район заражения! Юша ухитрился прятать старые носки под матрас. Стирать не хотел, выбрасывать – жалко. А носочки у него были еще из дома – нейлоновые. Мы их торжественно сожгли, а Юше подарили несколько пар хлопчатобумажных.
К этому же времени относится попытка Махно сотворить «айсликер». Он, видите ли, водку нашу, «керосиновую», не пил. А во Львове, «западенец» чертов, у тетушки ел ложкой ликер из спирта и гоголь-моголя. Под это дело, к своему дню рождения, он выпросил у меня пол-литра спирта. Очень хорошего спирта. С трудом достал десяток свежих яиц и долго колдовал над смесью. Вещь получилась убойной крепости. Сам Махно и двух ложек этой кремовой массы не осилил. Съели «айсликер» Юша с бойцами. Дня два ели. Не пропадать же добру!
На аэродроме, прямо на стоянке у КДП, – трагедия. Там, где обычно раскручивал винты «Ан-26», уходивший на Союз, под лопасти попала женщина. Подбегая к самолету, когда уже вовсю ревели движки, она попала под винт. Несчастной вырвало полностью руку. Она погибла на месте. Удивительным для меня было и то, что одна из лопастей была изрядно повреждена. Борт простоял на ремонте дня три. Но каких-то особых мер безопасности никто не предпринял. По-прежнему, спотыкаясь, с тяжелыми «парашютными» сумками бежали по полосе офицеры и женщины в обтягивающих «батниках» (хлопчатобумажных майках) и джинсах «Levis» с бычьей головой (подделки типа «Кабул-подвал»). Вот тут один нюанс. Я не видел, чтобы офицеры оказывали особое рвение помочь женщинам в подтаскивании сумок с барахлом. Почему? А вот ответ, который я получил от офицера, старлея с «точки»: «А пусть тот, кто ее е...т, тот и подтаскивает». А поскольку чаще всего «покровителями» были большие, из штаба дивизии чины и советники, они не очень хотели светиться у самолета с озабоченной, нелепо одетой, суетливой «дочерью Евы». Самое большее, с ней прощались из «уазика», не вылезая. Вот она, мужская ласка! Как трахать, так... А как помочь!