– А, Дагустан... – оживился араб и вдруг крепко хлопнул меня по плечу: – Али-Сулаймон! Палван Сулаймон!
Я чуть не грохнулся с раскладного военного стульчика. Где-где, а в Афгане от древнего араба услышать вот так произнесенное имя Сали-Сулеймана – легендарного мастера греко-римской борьбы, о котором с уважением отзывался Иван Поддубный? Сущий Кафка!
– Он правду говорит, он борец, – видимо, не понял мои эмоции солдат-таджик. – Мы тут пытались его повалить. Он сильнее любого из нас...
Бобо-араб поел салат. От мяса отказался. А когда ему наливали сок, то все спрашивал: «Не водка? Это не водка?» По-русски спрашивал. А тут, видимо, сока не хватило, кто-то налил в пиалу деду минералки. Бобо-араб отхлебнул, закашлялся, выплюнул.
– Это водка? Да?
Успокоили деда. «Оби газнок» – газировка. Но как объяснишь, почему язык щиплет. А может, кто втихую и плеснул спирта в пиалу?
Марзоев расщедрился, подарил бобо-арабу солдатские ботинки. У деда слезы навернулись на глаза. Он прижал подарок к груди и пригласил нас зайти в хижину, посмотреть, как живет. Мы спустились по откосу, держась за веревку. Бобо, оказывается, развел целую виноградную плантацию на мертвом склоне. Он сажал черенки в стенки узких, неглубоких траншеек. Солнце не могло сжечь нежные побеги. А когда окрепнут, то им только подавай свет. А вода дождевая в траншейках задерживалась. Вот ведь какой агроном!
– Спроси, так все можно сажать? – попросил я переводчика.
Араб долго перечислял, а потом показал за хижиной густую зелень своего огородика на том же откосе. Со временем, оплывая, траншейки превращались в терраски.
В хижине было прохладно и темно. Одно окошечко без стекла. Топчан из снарядных ящиков, молитвенный коврик, фонарь «летучая мышь», убогая утварь. Солдатский матрас и потертое одеяло из верблюжьей шерсти. Но свет у араба был. Бойцы бросили провод с «лампочкой Ильича». И еще я заметил в углу старый медный кальян. А на платочке у кальяна... Эх, славная на вид была анаша. Явно где-то и «бандж» – опий-сырец – был у деда.
– Это зачем? – строго спросил Марзоев.
Вместо араба быстро ответил переводчик:
– Он старый. У них нет денег на лекарство. Плохо одному. У них так принято...
– Что-то ты, боец, разволновался, зачастил.
Но Марзоев махнул рукой. Тогда еще не было установки на борьбу с наркоманией, которая уже была.
На следующий день Марзоев рассказал мне «анекдот»:
– Бобо утром пришел к Максимову. Дает деньги. Четыреста афгани. Тот ему: «Что за деньги?» А бобо, оказывается, ботинки продал, а деньги пополам. Вот двести, это, значит, мне. И просит, если еще ботинки будут, то пусть дает командир. Продадим.
– А сам босой?
– Вот-вот. Он Максимову сказал, что всю жизнь босиком ходил. Лев Толстой кундузский!
Когда десантники ушли в Гардез, то исчез и бобо-араб. С новыми хозяевами боевого охранения старик не ужился.
Аэродром в Кундузе приобретал нормальные военные черты. В конце и начале полосы – свалка техники и бытового мусора. По бокам – буйная, неафганская растительность – лебеда, паслен, осот, полынь. Бегали бродячие шарики, шныряли в траве одичавшие серые мурки. Откуда? Да все из Союза. Тащили семена на обуви, с оборудованием. Летчики привозили кошек и собак и бросали их на аэродроме. Здесь они имели шанс выжить. Нравы были мягче. Опять же, солдату, оторванному от дома, присуща сентиментальность. У афганцев возле частей тоже бегали собаки. Но они, говорят, для других целей их использовали. А наши все время отмечали, что собаки сатанеют при одном только приближении афганцев. Утверждали, что не нравится их запах. Думаю, что дело в другом. Афганцы были ближе нас к природе, и четвероногие друзья могли смутно просчитывать их мысли.
О таможне экологической в то время никто не слышал. Таможня существовала для одного – забрать у воина-интернационалиста все, что «не положено», и не пропустить в Афган больше установленного количества водки, вина и табака. А не положено было все. По принципу: как ты, солдат, можешь купить что-то нерусское, если тебе афгани не платят. Значит, своровал или чеки менял. И маячила грозная статья, «валютная». А, в военторге купил? Давай справку на магнитофон. Таможенники в основном были битые узбеки. Не отставали от них и родные пограничники из КГБ СССР. А еще в Тузеле (аэропорт «Южный» в Ташкенте) был комендант от штаба ТуркВО. Громоздкий, как комод, полковник с оловянными глазами. Он их, правда, частенько прятал за стеклами желто-дымчатых очков. Тот изымал спиртное из банок с компотом и вареньем. Был такой народный прием. В банку трехлитровую закатывалась смесь спирта и варенья. Можно было видеть, как обладатель лишней бутылки водки выпивал ее из «горла» перед таможней. В себя – можно! Он успевал пройти досмотр. А до Афгана товарищи присмотрят. Хотя опасно было это. Возили частенько не в гермокабинах. А высота уже была приличная. Появились к тому времени и «Стингеры». Но о таможне, «пересылке» в Ташкенте и КПП «Кокайты» – вспомним позже.
Значит, росла лебеда: и по свалкам бродили афганские друзья. Мальчишки и старики. «Бачата» и «бобошки». Они собирали отбросы. Они делали из консервных банок великолепные печные трубы, которых у нас зимой всегда не хватало. Афганские «калайчи» – жестянщики – могли превратить лист искореженного кровельного или другого, потолще, листового железа в гофрированный профиль – любо посмотреть! А потом склепать из него шикарные рифленые ворота.
Взлетно-посадочная полоса внутри боевого охранения еще была под контролем и у авиаторов. Они выставляли посты у вертолетов, у мест складирования боеприпасов. Эти посты не менялись по неделям, дичая среди бурьяна. Я несколько раз встречал таких «часовых», они были рады просто поговорить с живым человеком.
Вообще боевое охранение жило своей, особой жизнью. Вот два прапора решили выяснить, возьмет «ПМ» бронежилет? Не взял. А автомат 5,45? Не взял. А вот на себя надену. Стреляй, Вася. Огонь! Взял! (С первого раза не догадались, что под углом пуля пошла, отрикошетила.) Взял! Да и прапора с собой «взял». Два узбека попали с пулевыми ранениями (одна пуля на двоих) в медсанбат. Как? Решили от тоски сделать турник. Один держал трубу, а второй дырку в ней пробивал с помощью автомата. Одного и второго поскоблила пуля. Да еще трубой по голове досталось.
Я вынужденно изучал свалки. Чувствовал – пригодится мне это барахло. Винты, штанги, корпуса, балки, траки. Ведь строительство и типографии на время заморозили. Кончится когда-то моя боевая вольница!
БАПО (боевой агитационно-пропагандистский отряд) 201-й МСД (нештатный в описываемое время – лето 1981 года) получил новое и очень интересное задание. Предстояло за две недели, не возвращаясь на базу, пройти по таким «теплым» местам, как Ханабад, Имамсахиб, Шахраван, Ходжагар, Талукан, Ишкашим, восточнее и северо-восточнее Кундуза. А главное – все это затевалось ради того, чтобы с нами рядом был уполномоченный ЦК НДПА по зоне «Север» рафик (товарищ, в смысле «партайгеноссе») Садеки. Возможность быть прижатым у какого-нибудь кишлака сильно возрастала. Садеки не любили местные партийные боссы. Он был «парчамист», человек Бабрака Кармаля. Но сама поездка была желанной. Когда еще вырвешься на такое, без обязаловки «шариться» по разбомбленным лачугам? Опять же, шансы на «медальку» возрастали.